Ждать и томиться в Йокохаме пришлось около двух месяцев. Можно, видимо, сказать,
 что это были единственные месяцы в жизни Колчака, когда он не был занят 
какой-либо активной и конкретной работой.

«Скучно, — жаловался он в письме А. В. Тимиревой, — и без конца тянутся дни, 
наруша-емые изредка только шифрованными телеграммами, для разбора которых 
приходится ездить в посольство или к морскому агенту контр-адмирала в Токио. Но 
надо ждать, и я жду окончате-льного ответа».

Хотя в Йокохаме было немало русских, в основном из самой первой волны — после 
октябрьской эмиграции, Колчак проводил время в основном в одиночестве. Характер 
его всегда был сложным. Но на протяжении лет в нем происходили существенные 
изменения. Если ранее знавшие Колчака указывают на его тягу к общению, обществу,
 веселости, то впечатления о встречах с ним в последние годы пестрят указаниями 
на впадение его в крайности, включая нервозность, раздражительность, склонность 
к замкнутости; своих соотечественников в Йокохаме, бежавших от большевиков, он 
не жаловал, полагая, что они проявили «бессилие», что должны были оставаться на 
Родине и бороться за ее интересы.

Неожиданно открывшуюся полосу незанятости и ожидания Колчак заполнял чтением 
китайской литературы по философским и военным проблемам. Приобретенное в юности,
 во время плавания в южных широтах, знание китайского языка он существенно 
пополнил. Его притягивали военно-стратегическая концепция китайского полководца 
VI века до нашей эры Сунь-цзы. Суть концепции сводилась к приданию большого 
значения моральному состоянию войск, высоким и разносторонним качествам 
полководца (ум, беспристрастность, гуманность, мужество и строгость). Колчака 
привлекало учение секты Зен-воинствующего буддизма. Он разделял его основные 
догмы. Колчак придавал милитаризму, войнам в истории особое значение. С этой 
точки зрения он смотрел и на будущее России.

«…Война проиграна, но еще есть время выиграть новую и будем верить, что в новой 
войне Россия возродится, — писал он. — Революционная демократия захлебнется в 
собственной грязи или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет. Нет 
возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать 
новой войны как единственного светлого будущего».

Колчак — боевой адмирал, вынужденный уже полгода, в разгар мировой войны, 
обретаться где-то около дипломатических служб и тыловых военных штабов, жаждал 
непосредственного участия в горячем деле, в сражениях и, что уж скрывать, 
мечтал о новых подвигах.

Изучение военного искусства Древнего Востока наталкивает его на символы. 
Определенным воплощением этого искусства для него становятся сабли, клинки, 
изготовлявшиеся для самураев большими мастерами средневековой Японии. После 
долгих целенаправленных поисков в лавочках Токио он купил клинок, сделанный 
знаменитым мастером Майошин. И в минуты, когда становилось на душе особенно 
тяжело, в раздумьях на военную тему, разглядывая клинок у пылающего камина, он 
видел в его отблесках живую душу древнего воина. Эти мысли, обращенные в 
прошлое, успокаивали. О своих раздумьях, мрачных размышлениях с клинком в руках 
у вечернего камина Колчак писал Тимиревой.

Многие исследователи мечут острые стрелы в адрес А. В. Колчака, прежде всего в 
связи с его высказываниями рассматриваемой поры. Но он сходные высказывания 
делал и в другое время, в частности, был сторонником надвигавшейся войны с 
Германией. Он «с радостью» встретил ее начало, считая происшедшее — неизбежным. 
Критические оценки воззрений Колчака, надо полагать, базируются на реальной 
почве. А. В. Колчаку действительно были присущи милитаристские воззрения. Но и 
преувеличенного подхода в оценках этого не следовало бы допускать. Естественно, 
выбор военной профессии сам по себе накладывал отпечаток на весь ход его мыслей,
 личности. В исторических условиях, в которых он жил и действовал, возможностей 
исключать войны практически не было. Колчак пережил грандиозный военный 
катаклизм — первую мировую войну. Отсюда военному деятелю трудно было не впасть 
в абсолютизацию такого явления, как война, в преувеличение военных методов 
решения исторических задач.

Своими мыслями об исторической судьбе России Колчак делится в письмах к любимой 
женщине — А. В. Тимиревой, хотя их переписка, осуществлявшаяся чаще через 
посольства (главным образом английского), другие посреднические каналы, с 1917 
г. стала крайне затрудненной. «Оказии» стали редкими. С отъезжающим из Японии в 
Россию лейтенантом А. М. Меженцевым он 2 января отправил «рекордное, — как 
приписывал, — письмо в 40 страниц». Тот обещал его передать общему знакомому в 
Петроград, а уж затем оно попало бы в руки Тимиревой. Трудно сказать, какие 
письма дошли до адресата и вообще были ли отправлены. Мы имеем дело все с теми 
же черновиками писем в тетрадях.

Не часто, с опозданием, но получал ответы на свои послания и сам Колчак. Так, 3 
декабря 1917 г. Колчак извещает Тимиреву, что «сегодня неожиданно я получил 
Ваше письмо от 6сентября, доставленное мне офицером, приехавшим из Америки». 
Письмо пропутешествовало через страны и океаны три месяца, пока оказалось в 
Йокохаме. Письма Колчака наполнены дневниковыми зарисовками, описанием поездок,