могли меня исправить. Я продолжал рифмовать строчки,  несмотря  на  мудрый
совет господина Марешаля, нашего директора, который пытался излечить  меня
от моей пагубной застарелой болезни,  рассказав  о  несчастьях  малиновки,
которая выпала из гнезда, попытавшись летать раньше,  чем  у  нее  выросли
крылья. Я продолжал читать и  стал  самым  бездеятельным,  самым  ленивым,
самым задумчивым  учеником  младшего  отделения,  и,  следовательно,  меня
наказывали чаще других" [Бальзак, "Луи Ламбер"].

   Приведенная выше характеристика относится к одному из героев  Бальзака,
но свидетельства соучеников писателя говорят о том,  что  персонаж  и  его
создатель походили друг на  друга.  Тринадцатисложный  стих  об  инке  был
написан воспитанником Вандомского коллежа Оноре Бальзаком. Однако на самом
деле в ту пору призвание толкало его не к поэзии и не к науке, а к поискам
наивной, оккультной  философии.  Когда  руки  мальчика  болели  от  ударов
линейки, а сердце ныло  от  безответной  нежности,  "он  находил  приют  в
небесах, которые открывались ему силой воображения". Быть  может,  Бальзак
созрел не так рано, как Луи Ламбер,  но,  подобно  своему  герою,  он  еще
подростком читал произведения писателей-мистиков, и они, по словам Филиппа
Берто, "приучили его  к  бурным  движениям  души,  причиной  и  следствием
которых служит состояние экстаза".
   "Он был бы огорчен, если бы его посчитали  слишком  благочестивым":  во
время  вечерней  молитвы  он  "рассказывал  сам  или  выслушивал  рассказы
товарищей о дневных проказах", а за воскресной мессой  подсчитывал  в  уме
свои  карманные  деньги  и  с  горечью  сознавал,   как   недоступны   ему
"вожделенные предметы, во множества выставленные в лавочке  при  коллеже".
Неверие  среди  воспитанников   Вандомского   коллежа   было   не   просто
распространенным  явлением,  а  неким  молодечеством.   Сын   вольтерьянца
Бернара-Франсуа никогда не отличался природной покорностью,  присущей  тем
детям, которые без усилий  и  рассуждений  приобщаются  к  вере.  Он  слыл
вольнодумцем и вступал в споры со священником коллежа.

   "Когда я подрос и спросил  перед  своим  первым  причастием  у  доброго
старичка, обучавшего нас катехизису, откуда Господь Бог взял  мир,  он  не
ответил  мне,  как  отвечают  на  вопрос,  откуда  взялись  дети,  -  "под
капустой", но привел прекрасные слова из Евангелия от  Иоанна:  "В  начале
было Слово, и Слово было у Бога". Никто в мои годы не мог бы понять  смысл
этой фразы, на которой покоятся все философские доктрины и которая как  бы
резюмирует их. Подобно всем неверующим, я жаждал  позитивного,  мне  нужны
были не идеи, а факты. И я спросил его, откуда взялось  это  "слово".  "От
Бога", - ответил он мне. "Но если все сущее от Бота, - возразил  я,  -  то
почему в этом мире существует  зло?"  Добрый  священник  не  был  силен  в
полемике; он понимал религию как чувство и принимал все догматы  на  веру,
будучи не в силах их объяснить. Однако он  не  был  святым;  и,  не  найдя
никаких новых доводов, он вышел из себя и засадил меня на два дня в карцер
за то, что я прервал его, когда он объяснял нам катехизис".

   Но если ортодоксальность юного Бальзака была весьма спорной, если любые
догматические оковы тяготили его, он тем не менее в  пору  своего  первого
причастия отличался "жаждой божественного".  Худой,  с  красивыми  черными
блестящими глазами, "он стал на колени и в радостном, восторженном  порыве
возблагодарил Бога. Он чувствовал себя счастливым, на  душе  у  него  было
легко, хорошо..." Вечером "ему казалось, что он уподобился ангелам, потому
что за целый день  не  согрешил  ни  словом,  ни  делом,  ни  помышлением"
[Бальзак, "Красная гостиница"]. Несмотря на домашнее  воспитание,  которое
благодаря взглядам отца и холодности матери было не  слишком  религиозным,
Бальзак со времен Вандомского коллежа  считал  себя  "предназначенным  для
тесного общения с ангелами". Им предстояло вскоре занять огромное место  в
его помыслах.
   Директора коллежа отнюдь  не  были  склонны  поддерживать  в  подростке
такого рода мистицизм, смешанный с гордыней. Жан-Филибер Дессень рассуждал
скорее как ученый, чем как церковник. Его правнук Рибемон-Дессень писал  о
нем:

   "Человек энциклопедически  образованный,  он  без  труда  переходил  от
преподавания риторики и философии к преподаванию естественных наук, физики
или химии. Он даже приступил  к  изучению  физиологии,  написан  небольшой
популярный трактат, предназначавшийся для воспитанников класса философии".

   Наблюдатель   и   исследователь,   автор   примечательных   работ    по
фосфоресценции, он был склонен искать физиологические объяснения состоянию
экстаза; он готовил большой  труд,  где  хотел  показать,  что  чувства  и
страсти связаны с изменениями, происходящими в организме человека.
   Дессень учил, что наблюдения над фактами и их анализ - занятие  гораздо
более плодотворное,  нежели  разработка  любой  системы  взглядов.  Однако
воспитанник Бальзак в противоположность своему учителю обладал умом, более
склонным к построению различных систем, чем к  методическому  исследованию
явлений, и втайне выработал довольно  расплывчатую  философскую  доктрину.
Случалось, что этот слишком юный философ, отбывая наказание в  "деревянной
клетке" или в каморке  под  лестницей,  старался  постичь  единство  мира,
исходя из представления, что мысль  и  воля  -  это  реальные  субстанции,