Но главное - он по-прежнему был  сторонником  сильной  власти.  Бальзак
неизменно считал, что распоряжаться всем должен один человек,  воплощающий
в себе энергию нации. Будет ли он именоваться  Бонапартом  или  Карлом  X,
императором, диктатором или королем - для Бальзака не  имело  значения.  В
упрек Июльской монархии он ставил прежде всего  ее  слабость.  Он  осуждал
сторонников крайних взглядов в среде своих новых друзей-легитимистов, тех,
кто призывал не принимать никакого участия в выборах; но герцог Фиц-Джеймс
проповедовал  более  гибкую  политику,  которая   позволяла   использовать
парламентскую трибуну. Этот умный  вельможа  выступал  против  "внутренней
эмиграции". Он согласился принести присягу на  верность  Луи-Филиппу,  ибо
того требовало благо Франции. Но он отказался от титула пэра,  рассчитывая
стать  депутатом  нижней  палаты,  если  избиратели  какого-нибудь  уголка
Франции пожелают, чтобы их интересы представлял "человек, который  всегда,
не колеблясь, говорил правду в лицо". Такая мудрая, искусная  и  вместе  с
тем  высокомерная  политика  отвечала  честолюбивым  устремлениям   самого
Бальзака.
   Переход   писателя   "на   сторону   правых"   сильно    огорчил    его
друзей-либералов. Амедей Фоше из  Тура  сетовал:  "Итак,  вы  окончательно
сделались легитимистом! Поверьте, напрасно вы  защищаете  это  недостойное
дело, у которого нет будущего в нашей стране. Как ни скверно обстоят дела,
они никогда не будут обстоять до такой степени  скверно,  чтобы  на  сцене
появился Генрих V в окружении своры церковников и спесивых дворян". Зюльма
Карро, любившая Бальзака, выговаривала ему.

   Зюльма Карро - Бальзаку, 3 мая 1832 года:
   "Неужели вы никогда не откажетесь от столь беспокойного  образа  жизни,
милый Оноре?.. Подобно алхимику, вы лишь без толку потратите свое  золото,
но ничего не найдете на дне тигля... Оноре, как писатель вы уже  приобрели
известность, но вам предначертан жребий более завидный. Суетная  слава  не
для вас, ваши помыслы должны устремляться выше. Если бы я решилась,  я  бы
сказала прямо, почему вы так бессмысленно растрачиваете  свой  незаурядный
ум! Послушайте меня, предоставьте вести рассеянную жизнь тому, у кого  нет
иных достоинств, или же тем, кто хочет  таким  путем  забыться,  чтобы  не
терзали нравственные муки. Но вы, вы!.. Я не заканчиваю своей  мысли,  ибо
чувствую, что, быть может, злоупотребляю данным мне вами правом, но как бы
я гордилась вашей истинной славой, славой, как я ее понимаю!..
   Мне сказали, что вы с головой погрузились в  политику.  О,  берегитесь,
берегитесь же! Я ваш друг, и мне страшно за вас. Вам не  подобает  служить
отдельным лицам; видеть в этом свою славу может  только  тот,  кто  жил  в
близком общении с сильными мира сего.  Личная  привязанность  может  тогда
оправдать слепую верность. Но ваша слава вас  переживет,  так  отдайте  же
себя  на  служение  какому-либо  высокому  принципу,   достойному   вашего
глубокого ума и более отвечающему вашим привычкам.  А  защищать  отдельных
лиц предоставьте придворной челяди и не замарайте своей  подлинной  славы,
поддерживая их... Дорогой, бесконечно дорогой Оноре, уважайте самого себя,
если даже вам придется для этого  пожертвовать  чистокровными  английскими
скакунами и старинной мебелью".

   Эта пламенная республиканка  была  права,  и  в  глубине  души  он  это
понимал. Но есть  ли  человек,  который  может  устоять  перед  соблазном?
Бальзак был ненасытен более чем кто-либо. После одной книги -  еще  десять
других; после одной женщины - другая; после успеха -  триумф!  Было  нечто
вульгарное в этой  неиссякаемой  жажде  наслаждений,  в  стремлении  взять
реванш, в непрерывных  подсчетах  тех  материальных  благ,  которые  может
принести литература, в необузданной жадности к коврам,  картинам,  мебели.
Но, вожделея ко всему этому, он был  способен  отказаться  от  всего  ради
творчества. Вдохновение и одержимость художника всякий раз, когда это было
необходимо, превращали жуира в затворника.

   Бальзак - Зюльме Карро:
   "Целый месяц я не отойду от письменного стола: я швыряю ему свою жизнь,
как алхимик бросает свое золото в тигель".

   В другой раз он писал ей:

   "Я живу под игом самого беспощадного  деспотизма  -  того,  на  который
обрекаешь себя сам. Я тружусь день и  ночь...  Никаких  удовольствий...  Я
невольник пера и чернил, настоящий торговец идеями".

   Бальзак ложится в шесть вечера, приказав разбудить себя  в  полночь,  а
затем пишет двенадцать или пятнадцать часов кряду;  много  ли  остается  у
него времени для развлечений? Случается, он вечером идет к Жирарденам, или
в Оперу, или принимает участие в холостяцком обеде, но ведь происходит это
после многих недель затворничества - так гуляет на берегу матрос, попав  в
порт после долгого плавания.  Пусть  даже  Бальзак  без  конца  толкует  о
договорах с книгопродавцами и о своих доходах, но это вовсе  не  означает,
что он работает прежде всего для  денег.  Он  правит  одну  корректуру  за
другой, дописывает  на  полях  целые  куски,  зачеркивает,  вычеркивает  и
перечеркивает - так может поступать только  очень  требовательный  к  себе
художник. С Бальзаком суетным отлично уживается Бальзак  глубокий.  Зюльма