Сент-Илера, выказывал живейшую  склонность  к  такого  рода  исчерпывающей
классификации. Ведь куда интереснее было  бы  претворять  в  романы  столь
грандиозные идеи, вместо того чтобы подражать сочинениям  Виктора  Дюканжа
или Пиго-Лебрена! Чем больше читал Оноре, тем больше он думал об этом.  Но
не хватало времени, его подстегивала нужда, и настоящее  произведение,  за
которое ему следовало приняться,  виделось  лишь  смутно,  как  в  тумане,
ускользало от него.
   Порою он мечтал написать несколько диалогов в  манере  Платона,  с  тем
чтобы изложить в них систему своих взглядов;  однако  "Современный  Федон"
так никогда и не  был  написан.  Зато  сохранился  позднейший  набросок  -
"Неведомые мученики", опубликованный в 1843 году; по нему можно  составить
себе некоторое представление о тех беседах, которые  вел  Бальзак  в  1824
году, сидя со своими просвещенными  друзьями  в  кафе  "Вольтер"  рядом  с
театром Одеон. Главный  персонаж,  Рафаэль,  напоминает  самого  Бальзака:
пышущее здоровьем лицо, черные волосы,  живой  взгляд".  Его  собеседники:
ирландец Теофиль Осмонд, фанатичный  приверженец  Балланша;  немец  Тшерн,
вольнолюбивый   поэт    с    белокурыми    локонами;    доктор    Физидор,
двадцатисемилетний   уроженец   Турени,   молодой   медик,    увлекающийся
френологией; доктор Фантасма, семидесятитрехлетний житель  Дижона,  ученик
Месмера, и математик Гроднинский, химик и изобретатель.  Эти  ученые  мужи
играют в домино за  столиком,  который  завсегдатаи  кафе  прозвали  "стол
философов".
   "Дубль шесть!  Я  начинаю  игру!"  -  восклицает  доктор  Фантасма.  И,
продолжая партию в домино, партнеры ведут беседу, которая знакомит  нас  с
мыслями молодого Бальзака. Физидор, рупор автора, рассказывает, что  некий
старый  врач,  посвятивший  себя  изучению  оккультных  наук,  сделал  ему
необычайное признание: "Я хотел бы открыть вам одну тайну. Вот она:  мысль
могущественнее тела; она его пожирает, поглощает, разрушает".
   Мысль  способна  убивать.  Наши  философы  по  очереди  рассказывают  о
трагических мистификациях, когда неведомые жертвы умирают от  воображаемых
отравлений, погибают от несуществующих у них недугов  или  сходят  с  ума,
терзаемые  какой-либо  мыслью.  Ибо  мысль  материальна.  Мертвецы   могут
являться живым потому, что мысль  живет  дольше,  нежели  тело.  Верьте  в
оккультные науки!" Алхимики вовсе и не думали все превращать в золото, они
мечтали об  открытиях  гораздо  более  важных.  Они  старались  найти  все
определяющую молекулу; стремились обнаружить истоки движения в  бесконечно
малых частицах; жаждали раскрыть тайны  жизни  Вселенной...  "Это  магизм,
который не следует смешивать с магией, ибо  он  представляет  собою  науку
наук".
   Таким образом, раскрываются чисто  нравственные  преступления,  которые
закон не карает. Человек-изверг Может довести свою жертву до  безумия,  до
гибели, причиняя ей душевные муки, от которых изнемогают  в  недрах  семьи
под покровом глубочайшей тайны кроткие  создания;  их  преследуют  люди  с
жестокой душою, терзая  язвительными  речами.  Подобные  беседы  обогащали
юного романиста новыми и необычайными сюжетами.
   Он читал множество книг на эту тему. В ту пору медики делились  на  три
школы: виталисты учили, что человек  наделен  "жизненной  силой",  другими
словами - душой; сторонники  химико-механической  школы  отвергали  всякие
философские доктрины и рассматривали только органы человека, их действие и
реакции; последователи эклектической школы проповедовали  эмпиризм.  Некий
виталист, доктор Вирей, исповедовал доктрину,  довольно  близкую  взглядам
молодого Бальзака:  долголетия  можно  достичь,  экономя  жизненные  силы;
умственный  труд  истощает  их  не  меньше,  чем  разгульная  жизнь;  ведя
целомудренный образ жизни, можно накопить запас энергии, а сконцентрировав
ее в своих мыслях, можно добиться физического эффекта. К  этим  положениям
Бальзак прибавил заветную мысль, которой был  просто  одержим:  человек  с
помощью воли способен воздействовать на свою собственную жизненную силу  и
даже направлять ее действие за  пределы  себя  самого.  На  этом  зиждутся
целебные свойства магнетизма; как и его мать, Оноре лечил наложением рук.
   Наконец, в ту пору существовал в Бальзаке еще и третий  человек,  почти
никому не ведомый. Гораздо больше, чем молодых людей из компании  Рессона,
он  ценил  своего  друга  Жана  Томасси,  которого  впервые  встретил   на
юридическом факультете или даже несколько раньше.  Католик  и  легитимист,
Томасси был так же далек от неверия и либерализма Бернара-Франсуа,  как  и
от цинизма писак, собиравшихся в кухмистерской Фликото. "Ему  только  одно
остается, - писал Сотле, - постричься в монахи. Между нами, я  думаю,  что
он тем и кончит". Томасси не уважал  ни  толстяка  Сотле,  ни  наглеца  Ле
Пуатвена, но ему нравилось щедрое великодушие Бальзака, он угадывал в  нем
высокий  ум.  Их   политические   взгляды,   казалось,   были   совершенно
противоположны. Оноре, как  и  его  отец,  был  монархист  По  убеждениям,
оппортунист по необходимости, бонапартист по влечению восторженной натуры,
вольтерьянец по духу. В одном из его романов - "Жан-Луи" - даже  усмотрели
"бунтарский дух" и сочувствие Революции. На деле же, если  он  и  презирал
современное ему общество, то вовсе не жаждал его  уничтожить.  Как  знать,
будет ли другое общество лучше.
   Сначала  он  был  атеистом,  но  после  чтения  трудов  Сведенборга   и
Сен-Мартена начал склоняться к воззрениям иллюминатов. Индийские  мудрецы,
отшельники  из  Фив  с  детства  занимали  его  воображение.  Он  старался
представить себе безграничное блаженство  мистического  экстаза,  душевный
покой, приносимый полным смирением, счастье божественной любви. Он не  был