не могу ей дать. Этой особе уже  за  сорок  лет,  и  она  перенесла  много
испытаний. Она  очень  недоверчива,  и  обстоятельства  жизни  усилили  ее
недоверчивость... Вполне естественно, что при том расположении  мыслей,  в
каком я знаю ее уже десять лет, я сказал ей, что она ведь  не  вступает  в
брак с моими родными, что в полной ее воле будет видеться или не  видеться
с ними, а сказать так меня  побудили  честность,  деликатность  и  здравый
смысл.
   Я не скрыл этого условия ни от  тебя,  ни  от  Лоры.  Однако  даже  это
обстоятельство, вполне естественное, показалось вам подозрительным,  и  вы
сочли его только предлогом или каким-то дурным замыслом  с  моей  стороны,
желанием возвыситься, аристократничать, бросить своих близких и т.д.  ...А
между тем это чистейшая и единственная правда... Неужели ты  думаешь,  что
твои письма, где ты наспех  бросишь  мне  несколько  ласковых  слов,  мне,
который должен бы стать для тебя предметом гордости,  а  особенно  письма,
подобные тому, какое я получил вчера, могут привлечь к новой семье женщину
такого характера и такой опытности?..
   Я, конечно, не прошу тебя притворно выражать чувства,  которых  у  тебя
нет, - ведь только Богу да тебе известно, что с самого моего  рождения  ты
отнюдь не душила меня поцелуями. И ты  хорошо  делала,  ведь  если  бы  ты
любила меня, как своего обожаемого Анри, я, вероятно, стал  бы  таким  же,
как он, и в этом смысле ты была для меня хорошей матерью. Но я  хотел  бы,
чтобы у тебя появилось сознание своих интересов, которого у  тебя  никогда
не было, и чтоб ты хоть ради них не мешала бы  моему  будущему,  я  уж  не
говорю - моему счастью..."

   Бальзак дивился слепоте своих родных. Как! У него такие серьезные шансы
жениться на богатой и знатной женщине чудесной доброты,  женщине,  которой
восторгается вся Россия и которая в Париже пользовалась бы  большим  весом
и, занимая в свете видное положение, помогла бы выдать замуж  обеих  девиц
Сюрвиль,  а  мать  в  угоду  своему  высокомерному  характеру  все  готова
испортить? Неужели Лора не понимает, что для госпожи  Ганской  ничего  нет
проще, как распроститься с Бальзаком и  с  его  августейшей  фамилией?  Не
делает этого госпожа Ганская потому, что ее дети и  она  сама  все  больше
восхищаются Бальзаком. И  неудивительно,  что  их  возмущает,  отчего  его
собственные родные не выказывают ему такого же уважения.

   Бальзак - Лоре Сюрвиль:
   "Не поворачивай в дурную сторону все, что я тебе говорю.  Я  говорю  от
чистого сердца и хочу тебе разъяснить, как вам надо себя вести в вопросе о
моей  женитьбе.  Так  вот,  дорогая  детка,  надо  действовать  осторожно,
обдумывать каждое слово, каждый свой поступок. В общем, если я  окажусь  в
чем-либо неправ в этом длинном письме, не надо за это на  меня  сердиться;
прими из моих советов то, что сочтешь верным, и главное - сожги письмо,  и
больше о нем говорить не будем. То же самое я рекомендую сделать и маме...
Пожалуйста, запомни хорошенько,  что  у  меня  нет  ни  малейшего  желания
помыкать своими родными,  быть  самодержцем,  требовать  повиновения...  Я
хотел бы только, чтобы мои близкие не делали ошибок; если мои советы  идут
наперекор здравому смыслу, не станем больше говорить об  этом...  Я  жажду
лишь одного: полного спокойствия, семейной жизни и более умеренного труда,
чтобы завершить "Человеческую комедию".
   Думается, все теперь ясно, и, если вдруг мои планы здесь  осуществятся,
я надеюсь создать, как говорится, хорошую семью. Если  же  меня  постигнет
полная неудача, я заберу библиотеку и все, что мне  принадлежит  на  улице
Фортюне, и как философ построю по-новому свою жизнь и свое  будущее...  Но
на  этот  раз  я  поселюсь  где-нибудь  на  полном  пансионе,  сниму  одну
меблированную комнату, чтобы иметь независимость  во  всем,  не  связывать
себя даже обстановкой... Для меня  в  нынешнем  деле,  оставив  в  стороне
чувство (неудача меня морально убила бы), возможно лишь одно решение - все
или ничего,  орел  или  решка.  Если  я  проиграю,  я  жить  не  стану,  я
удовлетворюсь мансардой на улице Ледигьер и сотней франков  в  месяц.  Мое
сердце, ум, честолюбие стремятся только к тому, чего я добиваюсь  вот  уже
шестнадцать лет; если это огромное счастье мне не достанется,  мне  больше
ничего не надо, ничего я не хочу.
   Не следует думать, что я люблю роскошь; я люблю роскошь,  собранную  на
улице Фортюне, но при  условии,  что  ей  будут  сопутствовать  прекрасная
женщина знатного рода, жизнь с нею в  достатке  и  прекрасные  знакомства;
сама же по себе роскошь не вызывает во мне никаких нежных чувств. На улице
Фортюне все создано лишь во имя Ее и для Нее..."

   Была и другая обида, правда, маленькая. В начале своего  пребывания  на
Украине он получил несколько писем  от  своих  племянниц,  и  эти  девичьи
письма, полные "кошачьей" ласковости и остроумия, очень забавляли  графиню
Анну. А затем Софи и Валентина  перестали  писать  из-за  того,  объясняла
госпожа Бальзак, что дядя Оноре перестал им отвечать. "Как! Ты, моя  мать,
находишь, что твой пятидесятилетний сын обязан  отвечать  племянницам!  Да
мои племянницы должны считать для себя честью и радостью, если я черкну им
несколько слов..." Матери пришлось смириться перед  такой  бурей.  Софи  и
Валентина снова принялись подражать  госпоже  де  Севинье.  Очаровательная
Софи вела также дневник. В этом семействе  всех  тянуло  к  перу.  Первого
января 1849 года Софи описывала обед, который они с Валентиной устроили на