Оноре читал запоем: стихи и прозу, французских и  иностранных  авторов,
изучал философию истории, задавался вопросом, не сумеет ли он - после всех
бурных  перемен,  принесенных  Революцией,  а  главное  -  после   кодекса
Наполеона - дополнить труд Монтескье, написав книгу "Дух новых законов".
   Лоранса (ей было семнадцать лет), как и Лора, писала брату; без  всяких
к тому оснований она считала себя глупенькой.

   "Я вывожу из терпения бабулю, на всех нагоняю тоску,  и  они  по  праву
сердятся на меня... Мама не делает никакого различия  между  двумя  своими
Лорами; должно быть, это ей нелегко дается, ведь сестрица - не мне чета...
Почему так бывает в жизни: одна сестра душечка, а другая - никудышечка?"

   Еще одно  словцо  из  семейного  лексикона  Бальзаков!  В  словарях  вы
"никудышечку" не найдете. Лоранса признавалась, что она завидует тому, как
хорошо играет на фортепьяно "милая сестрица". Но  на  самом  деле  Лора  и
Лоранса нежно любили  друг  друга.  Романтичная  Лоранса  уходила  в  свои
заросли сирени, там она мечтала о будущих женихах и уже успела  похоронить
семерых - в их числе были и "танцующие пастушки", которых  ей  представлял
кузен Саламбье, басонщик; девушка немного стыдилась, когда при посторонних
он называл ее "кузина" и принимался разглагольствовать о своей лавке.
   Как и все в семействе Бальзаков, Лоранса позволяла себе весьма  смелые,
насмешливые  высказывания  в  духе  Вольтера.  Побывав  на   торжественном
богослужении в столице, она писала сестре:

   "После проповеди всякий, должно быть,  чувствовал  себя  осужденным  на
муки ада и ввергнутым в геенну огненную; но бедные мои ноги заледенели,  и
я поняла, что еще не нахожусь в  преисподней;  вот  почему  я  по-прежнему
расположена совершать греховные проступки: ходить в театры, на  балы  и  в
концерты, во все эти мирские вертепы, рассадники разврата, где  невинность
и целомудрие... и так далее, и тому подобное".

   Дети Бернара-Франсуа дерзко осмеивали общепринятые представления  людей
благонамеренных.
   Оноре смотрел из своего окна на кровли Парижа,  "бурые,  сероватые  или
красные, аспидные и черепичные". Он обнаруживал "своеобразную  прелесть...
полосы света, пробивавшиеся  из-за  неплотно  прикрытых  ставен...  сквозь
туман бледные  лучи  фонарей  бросали  снизу  свой  желтоватый  свет...  у
чердачного окна с полусгнившею  рамой  молодая  девушка  занималась  своим
туалетом", и он "видел  только...  длинные  волосы,  приподнятые  красивой
белою рукой" [Бальзак, "Шагреневая кожа"]. Он проникался поэзией Парижа  и
по вечерам, чтобы подышать воздухом, бродил по Сент-Антуанскому предместью
или шел на кладбище Пер-Лашез.  В  предместье  он  наблюдал  за  рабочими,
смешивался с их толпою и вместе с ними возмущался хозяевами мастерских.
   Иногда, следуя за какой-нибудь четой и прислушиваясь  к  разговору,  он
вдруг ощущал, будто сливается с этим  мужчиной  и  с  этой  женщиной.  Тут
проявлялся его дар ясновидения.

   "Моя  наблюдательность  приобрела  остроту  инстинкта:  не  пренебрегая
телесным обликом, она разгадывала душу - вернее  сказать,  она  так  метко
схватывала внешность человека, что тотчас проникала  и  в  его  внутренний
мир; она позволяла мне жить  жизнью  того,  на  кого  была  обращена,  ибо
наделяла меня способностью отождествлять с ним себя  самого,  так  же  как
дервиш из "Тысячи и одной ночи" принимал образ  и  подобие  тех,  над  кем
произносил заклинания... Слушая этих людей, я приобщался  к  их  жизни;  я
ощущал их лохмотья на своей спине; я сам шагал в их  рваных  башмаках;  их
желания, их потребности - все  передавалось  моей  душе,  или,  вернее,  я
проникал душою в их душу. То был сон наяву" [Бальзак, "Фачино Кане"].

   Откуда взялась в нем эта способность? Он обладал ею с детства.
   На кладбище Пер-Лашез, стоя на холме между могилами,  он  видел  Париж,
"извилисто раскинутый" вдоль  берегов  Сены,  Париж  в  синеватой  пелене,
сотканной из дыма и городских испарений. Зажигались огни. Глаза его  жадно
устремлялись к этим сорока тысячам  домов.  Между  Вандомской  площадью  и
куполом Дома Инвалидов обитал в особняках тот высший свет, куда  он  хотел
проникнуть и куда он надеялся силой собственного гения проложить себе путь
в будущем.
   Семья дала ему двухлетний срок, чтобы он мог проявить свой  талант.  За
что приняться?  Любознательность  толкала  его  к  философии.  Он  пытался
постичь общество,  мир,  человеческие  судьбы.  В  ту  пору  молодые  люди
зачитывались "Общей анатомией" Биша и "Анатомией  мозга"  Галля,  ученого,
столь любезного доктору Наккару. В Вандоме, в Туре, а затем в Париже Оноре
изучал труды мыслителей, не столь близких механицизму,  -  труды  Декарта,
Спинозы,  Лейбница.  В  библиотеке,  расположенной  неподалеку  от   улицы
Ледигьер, он взял книгу Мальбранша  "Разыскания  истины".  Бальзак  и  сам
ощупью  искал  собственную  философскую  теорию.  Сохранились  философские
заметки, которые он набрасывал в 1817-1820 годы. Они свидетельствуют о его
упорном желании создать  свою  доктрину,  "сорвать  последние  покровы"  с
истины и о страсти  к  чтению  самых  разных  авторов,  унаследованной  от
Бернара-Франсуа.  Тут  фигурируют  вперемежку  Платон  и  Бель,  Диоген  и
Аристотель, святой Бернар и Рабле, решения  Латеранского  собора  и  труды