договора, заключенного с родителями, затворник с улицы Ледигьер ни  с  кем
не виделся, за исключением дядюшки Даблена,  которого  он  именовал  своим
Пиладом; тот изредка поднимался на  шестой  этаж,  с  тем  чтобы  надавать
своему юному  другу  кучу  советов,  сообщить  о  том,  что  происходит  в
недоступном ему мире, и рекомендовать его  вниманию  "обитателей  третьего
этажа", у которых была довольно  хорошенькая  дочка,  и  владельцев  дома,
сдававших внаем мансарду. Чтобы укрыться от ветра, проникавшего в  окно  и
дверь, Оноре смастерил ширму из  синей  бумаги,  купленной  за  шесть  су.
Большую радость приносили затворнику визиты "вестницы богов Ириды"  мамаши
Комен, доставлявшей письма от Лоры; послания эти были забавные, нежные,  а
иногда ворчливые, ибо сестра,  случалось,  пересказывала  упреки,  которые
мать обращала к своему блудному сыну.

   "Папа сказал нам, что ты воспользовался свободой прежде всего для того,
чтобы приобрести квадратное зеркало в  позолоченной  раме  и  гравюру  для
украшения комнаты: мама  и  папа  этим  недовольны.  Милый  брат,  ты  сам
распоряжаешься своими деньгами, вот почему ты должен с умом употреблять их
на оплату квартиры, стирку белья и еду. Когда мы думаем о том, какую брешь
создадут потраченные тобою восемь франков в той сумме, которую  в  трудную
для нас пору мама могла тебе выделить, то все мы - и прежде всего она - со
страхом спрашиваем себя, на что же  ты  станешь  жить;  мама  просит  тебе
передать, что ты совершил неловкость, позволив себе эту покупку, ибо  этим
дал понять, что приобретенное ею для тебя зеркало ни  к  чему  и  что  она
только напрасно истратила пять франков, а ведь  она  сейчас  в  стесненных
обстоятельствах; вот почему она просит тебя  прислать  ей  это  зеркало  с
мамашей Комен, ибо в такой комнате, как твоя, два зеркала, разумеется,  не
нужны. А потому, милый Оноре, впредь будь  осмотрительнее  и  не  повторяй
подобных ошибок; мне хочется и приятно писать тебе только ласковые, нежные
слова, и  готова  в  крайнем  случае  передавать  тебе  мамины  советы,  а
выполнять  ее   сегодняшнее   поручение   мне   не   доставляет   никакого
удовольствия, ну ни малейшего".

   Итак, все дело было в  том,  что  слишком  обидчивая  мамаша  не  могла
вынести, как это сын предпочел другое зеркало тому,  которое  выбрала  она
сама. Дальше Лора сообщала домашние новости:

   "На вакациях у нас в Вильпаризи будет много народу, а ты  ведь  знаешь,
как это важно в деревне! Все думают,  что  ты  -  по  дороге  в  Альби,  и
возносят молитвы за путешествующих... Мы еще не знаем, окажутся ли дамы де
Берни подходящими для нас знакомыми... Бабуля подарила нам три  шляпки  из
простроченной соломки - теперь  такие  носят;  они  просто  прелесть,  сам
посуди, как мы ими гордимся... Окрестности  Вильпаризи  чудесны,  особенно
хороши леса. Каждое утро с шести до восьми часов, я  сижу  за  фортепьяно;
пальцы сами разыгрывают гаммы, а мысли мои уносятся на улицу Ледигьер".

   Прелестный лепет юной девушки приводил Оноре в восхищение;  он  находил
время отвечать ей длинными письмами. Брат, как и сестра, писал быстро,  не
раздумывая, "одним духом". То была "сердечная болтовня", она журчала,  как
чистый родник.

   Мадемуазель Лоре, 12 августа 1819 года:
   "Ты хочешь узнать, дорогая сестра, подробности о моем переезде  и  моем
образе жизни. Вот они! О своих покупках я уже писал  маме;  но  сейчас  ты
содрогнешься: что там покупки - я нанял слугу!..
   - Слугу, брат мой? И о чем ты только думаешь?
   Слугу господина Наккара зовут Тихоня, моего зовут Я-сам.  Пробудившись,
я звоню ему, и он убирает мою постель.
   - Я-сам!
   - Чего изволите, сударь?
   - Ночью меня кто-то искусал, взгляни, не завелись ли клопы?
   - Помилуйте, сударь, какие еще клопы!
   - Ладно.
   Он начинает подметать, но делает это не слишком умело...  Вообще-то  он
славный малый; он старательно оклеил белой бумагой  полки  в  шкафу  возле
камина, аккуратно сложил туда мое белье и  даже  сам  приладил  замок.  Из
синей бумаги, купленной за шесть су, и рамы, которую ему  кто-то  дал,  он
соорудил мне ширму, а потом побелил комнату - от книжной полки  до  самого
камина.
   Если он вздумает ворчать, чего пока еще ни разу не случалось,  я  пошлю
его в Вильпаризи за фруктами или же в Альби -  узнать,  как  поживает  мой
двоюродный братец".

   О своей работе Бальзаку, увы, почти нечего сказать.

   "Поверишь ли, целую неделю я все размышлял, мебель  с  места  на  место
переставлял, из угла в угол шагал, потом что-нибудь жевал, но  толком  так
ничего и не сделал. Роман "Бредни" [задуманный Бальзаком роман  в  письмах
(прим.авт.)] теперь кажется мне очень  трудным,  пожалуй,  он  мне  не  по
силам. Пока что я только учусь я совершенствую свой вкус".