Или в том, что уже двенадцать лет я работаю день и  ночь,  чтобы  уплатить
огромный долг, который мать навязала мне из-за самых нелепых расчетов? Или
в том, что, несмотря на все свои мучения, я не повесился, не  пустил  себе
пулю в лоб, не утопился? Или в том,  что,  непрестанно  работая,  я  делаю
хитроумные, хотя и неудачные попытки сократить срок своих каторжных работ?
Объясните же мне! Может быть, в том мое легкомыслие, что я избегаю  всяких
развлечений, всякого общества  и  всецело  отдаюсь  своей  страсти,  своей
работе и уплате долга? Или в том, что я написал  двенадцать  томов  вместо
десяти? Или в том, что книги эти не выходят регулярно? Или в  том,  что  я
пишу вам с неизменным  упорством  и  постоянством  и  всегда  посылаю  вам
чей-нибудь автограф? В этом  мое  невероятное  легкомыслие?..  Ради  Бога,
скажите, не бойтесь...
   Легкомыслие   характера!   Право,   ваше   суждение   подобно    мнению
добропорядочного буржуа, который, видя, как Наполеон озирает поле битвы  и
поворачивается направо, налево, во все стороны, изрек бы: "Этот человек не
может спокойно постоять на месте. Удивительное непостоянство характера!"
   Сделайте мне удовольствие,  пойдите  в  ту  комнату,  где  вы  повесили
портрет бедного своего мужика, взгляните на него. Посмотрите, какие у него
широкие плечи, широкая грудь, широкий лоб, и скажите  себе:  "Вот  человек
самый постоянный, совсем не легкомысленный  и  очень  положительный!"  Это
будет вам наказанием..."

   Совсем не легкомысленный человек?.. Может быть,  но  человек,  которого
очень нелегко удовлетворить. Он  живет  такими  обширными  замыслами,  что
никакие силы, даже сверхчеловеческие, не могут их осуществить. Чего же  он
хочет? Всего. "Он был безрассуден, - говорит Гозлан, - и так  естественно,
по самой природе своей, был существом всеобъемлющим;  он  не  хотел  иметь
дело с каким-нибудь отдельным фактом, для него  этот  факт  связан  был  с
другим фактом, а тот, другой, - с тысячью других...  Все,  что  он  писал:
статьи, книги, романы, драмы, комедии, - было только предисловием к  тому,
что он рассчитывал написать..." И потому он мог сказать о своей  жизни  то
же, что говорил о каждом своем произведении, - она была лишь  предисловием
к его жизни. Охота за сокровищем была  для  него  только  эпизодом  в  его
поисках абсолюта.



XXVI. В ЖАРДИ

   Жизнь терпима лишь при  условии,
   что ты всегда отстраняешься от нее.
   Гюстав Флобер

   "Маленький  домик...  женщина  моих  грез..."  В  отсутствие   Бальзака
каменщики построили ему маленький домик, и Бальзак  лирически  описал  его
"женщине своих грез". С возвышенности Виль-д'Авре открывался  великолепный
вид, внизу простирался Париж, "мой дорогой ад", как называл  его  Бальзак;
повисшая над городом дымка  затушевывала  очертания  знаменитых  медонских
холмов. "Удивительная красота и  такой  чудесный  контраст",  -  писал  он
Ганской. В конце владения Бальзака  находилась  железнодорожная  платформа
ветки Париж - Версаль, так что за десять су он в десять минут мог  доехать
от Жарди до центра Парижа, тогда как с улицы Батай  ему  для  этого  нужно
было потратить по меньшей мере час и заплатить сорок су. По  этой  причине
участок всегда будет представлять огромную ценность. "Я  тут  останусь  до
тех пор, пока не составлю себе состояния... И тут я в тишине и покое кончу
свои дни, отказавшись втихомолку от надежд, от честолюбия и от всего..."
   На доме - черная мраморная доска, и на ней вырезано  золотыми  буквами:
ЖАРДИ. В воображении Бальзака это было Марли, это был  Версаль.  В  глазах
его критически настроенных друзей, да и в его собственных глазах, когда он
смиренно соглашался видеть правду, это  было  шале  с  зелеными  ставнями,
узкое двухэтажное строение, с тремя комнатами на каждом этаже, с  наружной
весьма неудобной лестницей, которую называли парадным входом, "маленький и
мрачный уголок", где зеленый участок,  скорее  надел,  круто  спускался  к
дороге и весь состоял из многоярусных террас, готовых весело сползти  одна
на другую при первом же грозовом ливне.  Сделанные  с  большими  затратами
опорные стенки, которые должны были  удерживать  эти  скользящие  террасы,
удивляли опытных людей  своим  упорным  стремлением  обрушиться.  Ни  одно
дерево не могло укорениться в этих  диагональных  пластах  почвы.  Бальзак
хотел выписать из Венеции сваи и балки из негниющего  дерева,  на  которых
покоятся великолепные венецианские дворцы.  Разумный  подрядчик  отговорил
его от этого  фантастического  намерения.  Садовники  потратили  несколько
месяцев на то, чтобы с помощью своего искусства и каменной кладки удержать
от оползания столь неудобный глинистый пик. Актер Фредерик Леметр, приехав
посмотреть Жарди, все время, пока прогуливался там,  держал  в  руках  два
камня и, как только хозяин останавливался, тотчас подкладывал их себе  под
ноги для опоры.
   Лишь один Бальзак  был  невозмутим  и  не  скользил  на  дорожках.  Его
поддерживала вера. По его  мнению,  он  владел  лучшим  в  мире  земельным
участком: на нем когда-то  был  прославленный  виноградник,  крутой  склон
благоприятствовал действию  солнечных  лучей.  Поэтому  Бальзак  собирался