на нее. Она знала, что должна потерять его как возлюбленного, к этому  она
была готова, но  ей  хотелось  сохранить  его  как  друга  и  правщика  ее
произведений. "Моя старая дружба не обидчива. Бог  мой!  Старая  дружба  и
молодая  любовь  -  радость  душе".  Госпожа  д'Абрантес  сняла  на  улице
Ларошфуко нижний этаж дома и  попробовала  вновь  создать  у  себя  салон.
Многие друзья откликнулись на приглашение: Жюльетта Рекамье, Брольи, Ноай,
даже Виктор Гюго, верный воспоминаниям о временах Империи.  Теофиль  Готье
прозвал хозяйку салона "герцогиня Абракадабрантес". Она руководила у графа
Жюля де Кастеллана труппой актеров-любителей, принадлежавших  к  светскому
обществу, но в число актрис приняла слишком много дам почтенного возраста.
Маленькие газетки назвали эту затею "театром Полишинелей". Игра старости и
случая всегда печальна.
   Потом пришла  нужда.  Книгоиздатель  Лавока  отказывался  от  рукописей
герцогини  и  не  давал  ей  субсидий.  Пришлось   выехать   из   красивых
апартаментов, удовольствоваться крошечной квартиркой. Наступил день, когда
кредиторы продали с молотка всю обстановку на глазах у герцогини,  которая
болела желтухой и была прикована к постели. Больную положили в клинику,  а
так как денег у нее не было, поместили ее там в мансарде. В больнице она и
умерла  в  возрасте  пятидесяти  четырех  лет.  За  гробом  ее  шли  Гюго,
Шатобриан, Дюма, госпожа Рекамье. Друзья умершей хотели похоронить  ее  на
кладбище Пер-Лашез и поставить там памятник,  но  муниципалитет  отказался
отвести участок для могилы, а  министр  внутренних  дел  отказал  в  глыбе
мрамора для памятника. Почему?  Виктор  Гюго  выразил  свое  возмущение  в
прекрасных стихах с плавным ритмом:

   У мрачного пророка и у музы
   Прославленной - у нас одни права.
   Вовек нерасторжимы наши узы:
   Я - сын солдата, а она - вдова.
   И так же, как взывал я к Вавилону,
   Целуя знамя легендарных дней:
   Верните Императору колонну! -
   Кричу теперь: "Могилу дайте ей!"

   В ночь смерти Лоры д'Абрантес  Бальзак  ехал  при  лунном  свете  через
перевал Сен-Готард, занесенный снежными сугробами. Два  месяца  спустя  он
написал Ганской: "Из газет вы, вероятно, узнали о печальной участи  бедной
герцогини  д'Абрантес.  Она  кончила  так   же,   как   кончила   Империя.
Когда-нибудь я расскажу вам об этой женщине. Мы проведем  с  вами  славный
вечерок в  Верховненской  усадьбе".  Какое  забвение!  Какой  урок!  Жизнь
возлюбленной, когда-то страстно желанной, станет предметом уютной беседы в
"славный вечерок". Но ведь Бальзак никогда не любил Лору  д'Абрантес  так,
как любил Лору де Берни. Первая пользовалась его услугами, вторая преданно
служила ему. С какой грустью вспоминал он  в  письме  к  Ганской  дорогого
своего друга.

   "15 ноября 1838 года.
   Душевное мое состояние менее удовлетворительно, чем телесное; я старею,
чувствую  потребность  в  дружеском  обществе  и  каждый  день  с  грустью
вспоминаю  обожаемое  создание,  которое  спит  вечным  сном  на  сельском
кладбище близ Фонтенбло. Моя сестра очень меня любит, но никогда не сможет
приютить брата. Всему преградой неистовая  ревность  мужа.  Мы  с  матерью
совсем не подходим друг другу. Единственной опорой мне остается труд, если
только не будет возле меня родной семьи, а я очень  хотел  бы,  чтобы  она
была у меня. Добрая жена, счастливое супружество - увы! Я уже  не  надеюсь
на это, хотя кто больше меня создан для семейной жизни".

   Полное счастье в любви всегда оставалось для Бальзака только  надеждой,
только мечтой. Конечно, Dilecta, существо совершенное, ангельское  сердце,
сама грация и изящество, подарила ему много счастливых часов,  давала  ему
драгоценные советы. "Но ведь она была на двадцать два года старше меня,  -
писал Бальзак Ганской, анализируя свое чувство. - И если нравственный  мой
идеал был превзойден в ее лице, то телесная сторона, которая много значит,
оставалась непреодолимой преградой. И вот беспредельная страстная  любовь,
жажда которой живет в моей душе, до сих пор еще  не  нашла  утоления.  Мне
недоставало половины всего ее  блаженства..."  У  Зюльмы  Карро,  конечно,
прекрасная душа, но дружба не заменяет любовь, "ту  простую,  повседневную
любовь... когда тебе доставляет бесконечное удовольствие слышать  в  твоем
доме ее шаги и ее голос, шелест ее платья - словом, все то, что я, хоть  и
не в полной мере, изведал несколько раз за последние десять лет". Вот  что
Ева Ганская могла бы дать ему, если бы верила в него. Но она  недоверчива,
она  преувеличивает  любую  опасность,  вместо   живого   Оноре   Бальзака
выдумывает  какое-то  воображаемое  существо,   журит   его,   наставляет,
обвиняет.

   "Cara,  объясните  мне,  пожалуйста,  чем  я   заслужил   нижеследующие
относящиеся ко мне слова в вашем последнем письме: "Природное  легкомыслие
вашего характера..." В чем же состоит мое  легкомыслие?  В  том,  что  уже
двенадцать лет я без отдыха тружусь над огромным  литературным  творением?
Или в том, что уже шесть лет у меня в сердце  только  одна  привязанность?