человека вполне можно судить по  его  квартире,  по  количеству  слуг,  по
лошадям и роскошным выездам, и все это поддается обложению". Налоги  будут
тяжелыми. Но это не страшно.  "Бюджет  нельзя  представлять  себе  в  виде
несгораемого шкафа, он, скорее, подобен лейке: чем больше она  зачерпывает
и выливает воды, тем больше земля  процветает".  Надо  отметить,  что  эти
идеи, весьма  новые  в  ту  пору,  противоречили  взглядам  легитимистской
партии. Автор романа, так же как его герой, плыл  против  течения.  Ксавье
Рабурдена ждет неминуемая опала, но в несчастье его утешит верность  жены,
красавицы Селестины. А кто утешит Бальзака?
   Пока он разрабатывал финансовые планы Рабурдена, пристава коммерческого
суда,   на   которых   возлагалась   обязанность   заключать   в    тюрьму
несостоятельных  должников,  ухитрились  добраться  до  Бальзака  даже   в
квартире супругов  Гидобони-Висконти.  Последние  приказали  своим  слугам
говорить, что господин де Бальзак тут  не  живет.  Но  в  дело  замешались
предательство и хитрость. Некая "ревнивая Ариадна" выдала тайну  писателя.
Пристав коммерческого суда, переодетый в форму служащего почтовой конторы,
заявил, что он пришел не для того, чтобы требовать деньги с  господина  де
Бальзака, наоборот, он сам принес ему посылку и 6000 франков. Такой уловки
оказалось больше чем достаточно, чтобы выманить  волка  из  леса.  Бальзак
прибежал. Мнимый почтовый агент схватил  его  за  полу  халата  и  сказал:
"Именем закона арестую  вас,  господин  де  Бальзак,  если  только  вы  не
уплатите мне сейчас же 1380 франков и сумму новых судебных издержек".  Дом
уже успели оцепить. Надо было выполнить  требование  или  идти  в  тюрьму.
Госпожа Гидобони-Висконти заплатила, хотя и сама находилась  в  стесненных
обстоятельствах.
   Эти схватки с кредиторами и эти волнения убивали Бальзака, и все же  он
мог  гордиться  выполненной   работой.   "Гамбара",   "Массимилла   Дони",
"Выдающаяся  женщина"...  "Надеюсь,  дровосек  достаточно  нарубил   дров?
Надеюсь, чернорабочий не сидит сложа руки?!" И тем не менее, когда Бальзак
осмеливался выйти из своего  тайника,  еще  находились  парижане,  которые
спрашивали у него: "Ну что? Ничего новенького не  собираетесь  выпустить?"
На бульваре он встретил Джеймса Ротшильда,  и  тот  осведомился;  "Что  вы
сейчас поделываете?", хотя роман "Выдающаяся женщина" уже две  недели  как
печатался в газете "Ла Пресс"! Ах, как изнурял его этот сизифов труд,  как
мучительно было непрестанно вкатывать на гору каменную глыбу! В письмах  к
госпоже Ганской он все перебирал свои вечные обиды: "Неужели  мне  надо  в
пятый или шестой  раз  объяснять  вам  причины  моей  нищеты?.."  И  вновь
начинались жалобы: в 1828 году родные отказали ему в куске хлеба;  позднее
его закабалил скаредный Латуш, потом обанкротился Верде; ростовщики, давая
деньги в долг, драли по двадцать процентов; потом случился пожар на  улице
По-де-Фер; потом произошел ужасный крах "Кроник де Пари"! Эвелина упрекает
его за расточительность? Но ведь для человека, у которого каждый час стоит
пятьдесят франков, траты на лошадь и экипаж - сущая экономия;  да  и  если
писатель не имеет вида богатого человека, издатели будут его обирать.

   "Если в вас не вызывает восхищения человек, который, неся бремя  такого
долга, одной рукой пишет, другой сражается, никогда не совершает подлости,
не унижается ни  перед  ростовщиком,  ни  перед  журналистами,  никого  не
умоляет - ни кредитора, ни друга, не падает духом  в  самой  недоверчивой,
самой эгоистичной, самой скупой в мире  стране,  где  дают  взаймы  только
богачам, где писателя преследовали и преследует клевета, где  говорят  про
него, что он сидит в долговой тюрьме, тогда как он в это время  был  возле
вас в Вене, - если такой человек не вызывает в вас восхищения, значит,  вы
ничего не знаете о делах мира сего!.."

   Ева Ганская и в самом деле ничего не знала о делах парижского  мира,  и
Бальзак втайне жалел, что  больше  нет  у  него  драгоценной  советчицы  -
великодушной Лоры де Берни, которая вселяла в  него  бодрость  в  дни  его
юности, помогла стать писателем, воспитала  его  вкус...  Никогда  она  не
боялась написать на полях рукописи: "Плохо!..  Фразу  надо  переделать..."
Ему так хотелось, чтобы Эвелина Ганская заменила умершую.

   "Cara carina [милая душечка (ит.)],  поймите  же  своим  светлым  умом,
озаряющим сиянием ваше прекрасное  чело,  поймите,  что  я  полон  слепого
доверия к вашим суждениям о литературе; в  этом  отношении  я  считаю  вас
наследницей ангела, утраченного мною;  все,  что  вы  мне  пишете,  тотчас
становится предметом долгих моих размышлений. И поэтому я жду "с  обратной
почтой" вашей критики по  поводу  "Старой  девы".  Как  хорошо  умела  все
подмечать та, что была мне  очень  дорога,  та,  которую  я  считал  своей
совестью и голос которой  все  еще  звучит  в  моих  ушах!  И  вот  прошу,
перечтите роман и страница за страницей делайте  свои  замечания,  отмечая
точно, какие образы, какие мысли вас  коробят,  указывая,  следует  ли  их
убрать и заменить другими или только внести в них поправки.  Говорите  без
всякой жалости и снисхождения. Смелее, дружочек!"

   Госпожа Ганская отнюдь не была глупа или недостаточно  образованна  для
того, чтобы стать "литературной совестью" Бальзака, ей  недоставало  того,
что отличало Лору де Берни, - бескорыстного восхищения писателем и  вместе
с тем ласковой откровенности в своих суждениях.  В  переписке  Бальзака  с
Чужестранкой, да и во  всех  их  взаимоотношениях,  несмотря  на  любовные