воспоминания,  не  чувствуется  душевного  согласия.   Эвелина   порицала,
проповедовала, рассуждала, а он все вздыхал, что их разделяют и взгляды, и
расстояние.
   И снова он пускался в  жалобные  сетования.  Поток  фраз,  где  глаголы
поставлены в настоящем  времени,  напоминал  порою  монолог  из  "Женитьбы
Фигаро".

   "В 1827 году я хочу оказать услугу фактору типографии, а из-за этого  в
1829 году оказываюсь обремененным долгами на сумму в сто  пятьдесят  тысяч
франков и остаюсь без куска хлеба в жалкой чердачной каморке. Мимоходом  я
уподобляюсь Дон Кихоту, защитнику слабых, надеюсь поднять дух в Жюле Сандо
и трачу на это слабое существо четыре-пять тысяч франков, которые могли бы
спасти кого угодно, но уж только не его!..  Мне  тридцать  восемь  лет,  я
погряз в долгах... Уже седина серебрится в моих  волосах...  Ах,  Эвелина,
Эвелина, как ты мучаешь меня!"

   К  началу  лета  1837  года  Бальзак  мечется,   как   раненый   зверь.
Великолепный мозг отказывается работать. В одном легком  при  выстукивании
слышна целая симфония хрипов. Добряк доктор Наккар, неустанный  спаситель,
встревожен и посылает своего пациента в Саше, предписав ему  не  работать,
развлекаться, совершать прогулки. Разумное предписание!  Не  работать!  Да
ведь  нужно  закончить  "Цезаря  Бирото"  и   написать   "Банкирский   дом
Нусингена"!
   Развлекаться, совершать прогулки? Но ведь он кашляет  "по-стариковски"!
Бывают минуты, когда у него пропадают все силы, вся энергия. И он жалуется
в письме к Ганской:

   "Я дошел до того, что больше не  хочу  жить;  надежды  у  меня  слишком
отдаленные, достигнуть спокойствия я могу только ценою непомерного  труда.
Если б можно было поменьше работать,  я  безропотно  подчинился  бы  своей
участи; но у меня  еще  столько  горестей,  столько  врагов!  Поступила  в
продажу третья книга "Философских этюдов", а ни одна газета ни  словом  не
обмолвилась об этом..."

   Главное же - его приводит в ужас Париж. Париж - это кредиторы. Париж  -
это мерзкая национальная гвардия, которая все-таки разыскала его  и  пишет
ему с коварной насмешкой: "Господину де Бальзаку, именуемому также  "вдова
Дюран", литератору, стрелку первого легиона..." Но ведь Париж - это еще  и
бесподобное зрелище, покрытые  асфальтом  бульвары,  освещенные  фигурными
бронзированными фонарями, в которых  горит  газ.  Нет,  Бальзак  не  может
обойтись без этой царицы всех  городов,  без  ее  непрестанной  и  пестрой
ярмарочной  суеты;  только  надо  укрыться  от   драконовских   требований
национальной гвардии, поселившись в трех лье от грозной властительницы.
   По возвращении из Саше его мечта принимает определенную форму. Он решил
купить скромный домик в одном из пригородов, достаточно близко от  Парижа,
чтобы можно было вечером, когда захочется послушать музыку, за час доехать
до Итальянской оперы, но  эта  "хижина"  должна  находиться  и  достаточно
далеко от столицы, чтобы служить убежищем от приставов коммерческого  суда
и от старших сержантов буржуазного воинства. А чем же человеку, погрязшему
в долгах,  заплатить  за  купленный  дом?  Но  когда  Бальзак  чего-нибудь
страстно хочет, он не желает заниматься подсчетами.  Жизнь  представляется
ему тогда романом, в котором он придумывает один эпизод за другим.  Прежде
всего затевается великолепное дело: скоро начнут издавать полное  собрание
его сочинений с  виньетками  и  премией  для  подписчиков;  издание  будет
основано на тех же началах, что и тонтина Лафаржа, столь  любезная  сердцу
Бернара-Франсуа  Бальзака.  Кто  же  откажется  подписаться,  когда  лица,
дожившие до конца издания, получат вместе с собранием  сочинений  Бальзака
еще и тридцать тысяч франков дохода? Затем он напишет для театра две, три,
пять комедий, а ведь каждому известно, сколько  денег  приносят  пьесы.  А
потом может умереть Венцеслав Ганский, и  тогда  Бальзак  женится  на  его
вдове, станет владельцем Верховни и у него будут полны карманы  золота.  И
наконец, в Сардинии высятся целые  горы  отходов  на  серебряных  рудниках
Древнего Рима, и отвалы эти ждут только Бальзака, чтобы из них заструилось
серебро. Раз у него столько возможностей, он должен купить дом.
   Но какой дом?  Он  знал  очаровательную,  утопающую  в  зелени  деревню
Виль-д'Авре на дороге в Версаль. Олимпия Пелисье часто принимала его  там.
Живя в этой деревне, он находился бы близ Версаля и,  следовательно,  близ
супругов Гидобони-Висконти и за полтора часа мог бы на  "кукушке"  доехать
до Итальянской оперы. Сначала Бальзак снял тут  квартиру  (разумеется,  на
имя Сюрвиля), а в сентябре 1837  года  он  нашел  в  местности,  именуемой
Жарди, участок земли и лачугу, принадлежавшие ткачу по фамилии Варле. Цена
владения - 4500 франков плюс издержки. На следующий же  день  он  купил  и
соседний участок, заплатив 6850 франков. И в конце концов в 1839  году  он
уже владел сорока акрами  земли.  Стоимость  всего  приобретения  -  18000
франков. "Называется мой скромный  уединенный  уголок  Жарди,  и  на  этот
клочок земли я забрался, как червяк на  лист  салата..."  Бальзак  задумал
предоставить домик ткача своим друзьям Гидобони-Висконти,  финансировавшим
покупку, для себя же построить флигель, поручив это дело Сюрвилю,  который
был инженером, а следовательно, и архитектором. Живя в Жарди, он был бы, в
сущности, в Париже и вместе с тем не  жил  бы  там.  Ему  не  пришлось  бы