юридической. Он, человек, столь сведущий в судебной  казуистике,  допустил
неосторожность - дал Даккету в уплату  за  его  пай  в  "Кроник  де  Пари"
векселя  Верде.  Однако  Даккет,  безжалостный  делец,  знал,  что   Верде
обанкротился; он мог взыскать долг только с Бальзака, а  так  как  Бальзак
числился  некогда  "коммерсантом"  (в  те  времена,  когда  был   хозяином
типографии и словолитни), то Даккет имел право потребовать, чтобы его, как
несостоятельного должника, арестовали и посадили в долговую тюрьму.  Таков
был тогда закон. Бальзак видит опасность, но что ему делать?  У  него  нет
необходимой суммы, чтобы расквитаться с Даккетом. А кроме того, он  болен:
в городе холера и грипп. Несмотря на лихорадку, он  заканчивает  и  правит
первую часть "Утраченных иллюзий". Это  еще  только  прелюдия  к  большому
роману, однако Бальзак должен  немедленно  ее  опубликовать  -  ему  нужны
деньги. Но  какое  это  имеет  значение?  Он-то  уже  видит  свою  мозаику
завершенной. Не беда, что несчастья и бедность заставляют его слишком рано
положить краеугольный камень. В тот день, когда он снимет леса  и  откроет
все  свое  творение  целиком,  обнаружится  великолепное  здание,   кладка
которого поражает единством рисунка.
   А  пока  что   приходилось   скрываться   от   судебных   исполнителей,
преследующих его по иску  Уильяма  Даккета.  По  требованию  безжалостного
кредитора уже описаны знаменитое тильбюри и подушки  с  цветочным  узором.
Самого Бальзака приставу не удается захватить. Где  он?  На  улице  Батай?
Швейцар не знает господина Бальзака, квартиру снимает не он,  а  почтенная
вдова, госпожа Дюран, но ее сейчас нет дома. Судебный  пристав  ломится  в
дверь, швейцар грозит притянуть его к суду за насильственное  вторжение  в
чужое жилище, приставу приходится отступить,  и  тогда  швейцар  дает  ему
адрес: улица Прованс, дом 22. Оказалось, что  Бальзак  снял  в  этом  доме
комнату с  мебелью,  но  не  живет  там.  Пристав  делает  вывод:  "Все  с
очевидностью  доказывает,  что   господин   Бальзак   стремится   избежать
преследований своих кредиторов... и для того  снимает  квартиры  на  чужие
фамилии". Это несомненно, и господин Бальзак с чистой совестью оправдывает
свое поведение. Разве  не  потому  у  него  долги,  что  он  хотел  спасти
нуждающихся людей? Разве он не помог когда-то бедному фактору  типографии,
а после него - слабохарактерному Жюлю Сандо, и вот совсем недавно -  этому
жалкому Верде? Разве он виноват, что постоянно  наталкивался  на  тупиц  и
бездарностей? Бальзак забывает о своих нелепых тратах: тут и белый будуар,
и трости, инкрустированные драгоценными камнями, и ливрея для  кучера.  Он
искренне верит, что разорился  на  типографском  деле,  потому  что  хотел
помочь фактору Барбье. Декламируя в свою защиту  перед  зеркалом,  Бальзак
видит  в  нем  отражение  ни  в  чем  не  повинного   человека,   которого
эксплуатировали неблагодарные люди.
   Эта охота с гончими, в которой Бальзак оказался дичью, изнурила его. Он
чувствует, что у него "нет ни мыслей, ни сил, в душе тоска", он  не  может
работать. Куда бежать от  своры  лающих  псов?  Приходит  мысль  попросить
паспорт в Россию и поискать у Ганских "убежища на два  года,  бросив  свою
репутацию на растерзание глупцам и  врагам".  И  вновь  на  помощь  пришло
благодетельное вмешательство супругов Гидобони-Висконти. Их  претензии  по
наследству все еще разбирались в Италии, но теперь уже в  Милане.  Получив
от Висконти доверенность на ведение дела, Бальзак спешно выехал,  на  этот
раз один. Его доверители оплачивали ему  дорогу,  а  в  случае  успеха  он
должен был получить некоторую часть выигранной в суде суммы.
   По одну  сторону  Альп  он  -  преследуемый  должник,  а  по  другую  -
триумфатор.  В  Милане  его  встретили  как  литературного  льва.  Правда,
женщины, обожавшие писателя, но никогда его не  видевшие,  были  несколько
удивлены, что  у  него  красное  лицо,  "бычья  шея,  повязанная  какой-то
скрученной ленточкой, изображавшей  галстук,  густая  шевелюра,  осененная
широкополой фетровой шляпой", но его  "взгляд  укротителя  хищных  зверей"
производил обычное свое впечатление.  Бальзаку  предшествовала  легенда  о
нем.  В  миланских  гостиных  только  и  было  разговоров,   что   о   его
необыкновенных тростях, о его белой сутане,  о  его  желтых  перчатках,  а
главное - о его романах. Италия умеет чтить  художников.  Вся  итальянская
аристократия приветствовала Бальзака.
   Он прибыл 19 февраля 1837 года и остановился  в  гостинице  "Прекрасная
Венеция". Графиня Сансеверино  рекомендовала  его  своему  брату  Альфонсо
Порчиа и своей приятельнице Кларе Маффеи, а княгиня  Бельджойозо  -  своим
родственникам Тривульдзо, Литта и Аркинто, семейство Аппоньи - австрийским
властям, и таким образом он тотчас получил столько приглашений, что не все
мог принять. Графиня Клара Маффеи, совсем еще молодая и очень образованная
женщина, собирала у себя и светских людей,  и  людей  искусства  и  науки;
Бальзаку доставляло удовольствие осматривать дворцы  и  музеи  в  обществе
изящной,  тоненькой,  миниатюрной  и  грациозной  cara  contessina  [милой
графинечки (ит.)]. Он не мог видеть  хорошенькой  и  приветливой  женщины,
чтобы не попытать  счастья,  и  стал  таким  частым  гостем  у  "маленькой
Маффеи", что ее супруг прочел ей нотацию, хотя сам жил по-холостяцки.

   "Все глаза устремлены на этого знаменитого иностранца;  всем  известно,
что он проводит в нашем доме целые часы и утром, и  вечером...  Ты  читала
его романы и должна понять, как хорошо он знает женщин и тонкое  искусство
обольщать их... Добавь к этому, что в  Париже  он  вел  весьма  рассеянную
жизнь и был известен как распутник и безнравственный  человек.  Не  думай,
что его безобразное лицо может послужить  тебе  ко  спасению,  ты  слишком