неопытна... Вспомни, моя крошка Клер, что ты кумир всего Милана..."

   На самом же деле ничего серьезного между  ними  не  было,  этот  легкий
флирт скрасил жизнь писателю в Милане.
   Кроме Клары Маффеи, любимцами Бальзака в Милане были князь Порчиа и его
возлюбленная графиня Болоньини.  Почти  супружеская  нежная  привязанность
этих любовников трогала Бальзака. "Ах, если бы  мне  выпало  счастье  быть
настолько любимым женщиной, чтобы она согласна была жить со мной!" - писал
он в поучение Евы Ганской. Князь Порчиа старался сделать для него приятным
пребывание в Милане, предоставил в его распоряжение свою коляску и ложу  в
Ла Скала. Стендаль описывал, каким раем был тогда этот театр. Все  знатные
семьи имели там абонемент, и на спектаклях  зрители  наносили  друг  другу
визиты, переходя  из  ложи  в  ложу.  Естественность,  добродушие,  короче
говоря,  искусство  быть  счастливым,  придавали   удивительную   прелесть
миланской жизни. Можно себе  представить,  как  наслаждался  Бальзак  этой
жизнерадостностью после парижского злопыхательства.
   Пресса приняла его превосходно: "Видели вы северное сияние? А господина
Бальзака вы видели?" Вот два вопроса, которые неизбежно задает вам  всякий
в эти дни. Но северное сияние почти уже позабыто, а имя господина Бальзака
у всех еще на устах..." Хвалили его остроумие, живость в разговоре и  даже
его  скромность!  Был  только  один  неприятный  случай:   какой-то   вор,
притворяясь, что обнимает Бальзака, украл  у  него  часы  с  репетицией  и
золотой ключик, которым  они  заводились.  Но  друзья  Бальзака  энергично
повели кампанию в защиту его интересов, злоумышленник был схвачен в тот же
вечер, и  Бальзаку  возвратили  его  прекрасные  часы.  Миланский  ваятель
Алессандро Путтинати в знак приязни к нему сделал статуэтку - скульптурный
портрет писателя. Все хорошенькие женщины приносили ему свои альбомы, и он
великодушно писал в них. Кларе Маффеи он начертал: "В  двадцать  три  года
все будущее впереди!" Его  повели  к  великому  Мандзони.  Свидание  вышло
неудачным: Бальзак  не  читал  "Обрученных"  и  говорил  с  их  автором  о
криминологии. Гении рождаются под одним и тем же знаком Зодиака, а  посему
не привлекают друг друга.
   Что касается судебного процесса Гидобони-Висконти, то  тут  перспективы
были не блестящие. После госпожи Константен осталось три  наследника:  сын
ее от первого брака - граф Эмилио Гидобони-Висконти, друг  Бальзака;  внук
ее Гальванья (мать которого умерла раньше бабушки) и  Лоран  Константен  -
сын покойной от второго брака. В завещании она разделила  половину  своего
состояния между тремя наследниками; а  вторую  половину  завещала  целиком
своему последышу  и  любимцу  -  Лорану.  Спорная  часть  наследства  была
невелика - 73760 миланских ливров.  Бальзак,  достойный  ученик  нотариуса
Гийоне-Мервиля, доказывал в суде, что, став по второму  браку  французской
подданной, госпожа Константен должна была  уважать  французские  законы  о
правах наследования и,  значит,  ее  завещание  недействительно.  В  конце
концов он добился мировой сделки и отвоевал 13000  ливров,  каковую  сумму
надлежало разделить между графом Эмилио и несовершеннолетним Гальванья. Да
еще надо было вычесть из  нее  4000  ливров  на  оплату  путевых  издержек
Бальзака и на гонорар стряпчему.
   Для того чтобы  соглашение  утвердили,  нужно  было  получить  согласие
барона Гальванья,  зятя  госпожи  Константен  и  отца  несовершеннолетнего
наследника. Он - жил в Венеции. Бальзак рассудил, что путем переписки дела
никогда не закончить, и сам отправился в город дожей. Он  приехал  туда  в
унылый, дождливый день и остановился в гостинице "Альберто Реале" (в  наши
дни она называется "Отель Даньели"), где в  роскошную  обстановку  номеров
входило  даже  фортепиано.  Бальзак  занимал,  не  зная  этого,  те  самые
апартаменты, в которых в 1834 году жили Жорж Санд и Мюссе.  Бальзак  писал
Кларе Маффеи: "Если позволите мне говорить искренне... признаюсь  вам  без
фатовства и  пренебрежения,  что  Венеция  не  произвела  на  меня  такого
впечатления, какого я ожидал". Художники-жанристы,  добавлял  он,  столько
раз преподносили нам и la Piazza [площадь (ит.); так  называют  в  Венеции
площадь Святого  Марка]  и  la  Piazzetta  [примыкающая  к  ней  небольшая
площадь], изображенные в настоящем или выдуманном свете, "что подлинная их
картина меня  не  взволновала  и  мое  воображение  можно  было  уподобить
кокетке, которая устала от всевозможных  видов  головной  любви  и,  когда
сталкивается с настоящей любовью - той, что обращается к голове, к  сердцу
и к чувствам, - причудницу нисколько не затрагивает эта святая любовь...".
   Он  пишет  также  (ибо  и  в  венецианском  путешествии  он  занят  был
ухаживанием за contessina Маффеи): "Я отдал бы всю Венецию за один славный
вечерок, даже за один час, за четверть часа удовольствия посидеть у вашего
камелька... Я видел здесь целую уйму contessina  Маффеи  в  виде  великого
множества  статуэток...  но  не  всякой  статуэточной  красавице   удается
походить на Клару Маффеи, и, только  когда  мраморная  головка  мне  очень
понравится, я "маффеизирую" ее..." Он и в самом деле разыгрывал страсть  к
piccola [маленькой (ит.)] Маффеи, но ведь разыгрывать страсть - это значит
и  немного  чувствовать  ее,  не  правда  ли?  Говоря  о  таком   чудесном
изобретении, как венецианская гондола, он добавляет: "Но, признаться, я  в
отчаянии, что не могу прокатиться в гондоле с  дамой  моего  сердца..."  А
дамой  его  сердца  была  тогда  не  версальская  Contessa,  а   миланская
Contessina. Luomo e mobile [мужчина изменчив (ит.)].
   Два дня спустя засверкало солнце, и Венеция наконец привела Бальзака  в
восхищение. Однако тут его встретили далеко не так тепло,  как  в  Милане.