не можете, на какие лишения обрекает  меня  мой  труд.  Что  возможно  для
человека при такой занятой жизни, как у меня? Ведь я ложусь в шесть  часов
вечера и встаю в полночь... Мне некогда выполнять светские обязанности.  Я
вижу госпожу Висконти в две недели раз и, право, очень сожалею, что  бываю
в ее обществе так редко, потому что  только  у  нее  и  у  моей  сестры  я
встречаю душевное сочувствие. Сестра моя сейчас в Париже, супруги Висконти
- в Версале, и я их почти не вижу. Разве можно это назвать  жизнью?  А  вы
где-то в пустыне, на краю Европы, никаких других  женщин  на  свете  я  не
знаю...
   Вечно мечтать, вечно ждать,  знать,  что  проходят  лучшие  дни  жизни,
видеть, как у тебя волосок за волоском вырывают  золотое  руно  молодости,
никого не сжимать в объятиях и слышать, как тебя обвиняют  в  донжуанстве!
Вот ведь какой толстый и пустой Дон Жуан!"

   Contessa не спешила сдаваться. Лионель де Бонваль старался  высмеять  в
ее глазах Бальзака, его дурной вкус, волосы, спускавшиеся на шею, кричащие
жилеты, его положение "бумагомараки". Графине импонировал престиж Бонваля,
"великого знатока в искусстве светской жизни". Некоторое время Бальзак мог
опасаться повторения неудачи,  постигшей  его  с  кокетливой  маркизой  де
Кастри. Тщетно надеялся он, что белокурая красавица навестит его на  улице
Кассини. На улице Батай он возобновил приготовления. Главным образом  ради
нее он заказал знаменитый белый диван, как в будуаре "Златоокой  девушки".
Кто же присядет на этот диван? Маркиза де Кастри или Contessa? Разумеется,
Contessa.
   Весна 1835 года ускорила счастливую развязку. И конечно,  роман  "Лилия
долины" обязан своим  названием  госпоже  Гидобони-Висконти,  по-английски
lily  of  the  valley  означает   ландыш.   Несомненно,   ему   доставляло
удовольствие рисовать на одном и том же полотне бок о бок два  контрастных
женских образа: госпожу де Берни и новую свою страсть - госпожу де  Морсоф
и леди Дэдли.
   Обладание не убило любви, наоборот. Любитель и знаток  женщин,  Бальзак
был опьянен великолепным типом англосаксонской красавицы, который ему дано
было наблюдать.

   "Английская женщина, - писал он  в  "Лилии  долины",  -  ...это  жалкое
создание,  добродетельное  по  необходимости,  но  всегда  готовое  пасть,
обреченное  вечно  скрывать  ложь  в  своем  сердце,  но  полное  внешнего
очарования, ибо англичане  придают  значение  только  внешности.  Вот  чем
объясняется особая прелесть англичанок: восторженная нежность,  в  которой
для них поневоле  заключена  вся  жизнь,  преувеличенные  заботы  о  себе,
утонченность их любви, так изящно изображенной в знаменитой сцене "Ромео и
Джульетты", где  гений  Шекспира  в  одном  образе  показал  нам  сущность
английской женщины.  Что  мне  сказать  вам  -  ведь  вы  столько  раз  им
завидовали, - чего бы вы не знали сами об этих  бедных  сиренах,  поначалу
таких загадочных, а потом таких понятных; они верят, что  любовь  питается
только  любовью,  и  вносят  скуку  в  наслаждения,  ибо  никогда  их   не
разнообразят; в душе у них всегда звучит одна струна, голос повторяет один
и тот же напев, но, кто не плавал с  ними  по  океану  любви,  никогда  не
познает всей поэзии чувств..."

   А дальше сказано так:

   "И наконец, задумывались  ли  вы  когда-нибудь  о  сущности  английских
нравов?  Разве  мы  не  видим  у  англичан  обожествления  материи,   ярко
выраженного эпикурейства, которому они предаются обдуманно и искусно?  Что
бы англичане ни говорили, что бы ни делали, Англия  материалистична,  быть
может, сама того не сознавая. Ее религиозные и моральные  принципы  лишены
божественной одухотворенности, католической восторженности, того глубокого
очарования, которого не может заменить лицемерие, какую бы личину  оно  ни
надевало. Англичане в совершенстве овладели искусством  жить,  наслаждаясь
каждой  крупицей  материального  мира;  вот  почему  их  туфли   -   самые
восхитительные  туфли  на  свете,  их   белье   обладает   непревзойденной
свежестью, их комоды благоухают особыми духами; в  определенные  часы  они
пьют умело заваренный ароматный чай;  в  их  домах  нет  ни  пылинки,  они
устилают полы коврами от нижней  ступеньки  лестницы  до  самого  дальнего
уголка а доме, моют стены подвалов, натирают до блеска молотки  у  входных
дверей, смягчают рессоры в экипажах; они превращают материю в  питательную
среду или пушистую оболочку, блестящую и чистую, в которой  душа  замирает
от наслаждения, но из-за этого их жизнь становится ужасно монотонной,  ибо
такое безоблачное существование не ставит перед ними никаких  препятствий,
лишает их непосредственности восприятия и  в  конце  концов  превращает  в
автоматы..."

   В  натуре  графини  Висконти  было  нечто   от   этой   комфортабельной
материальности, но, несомненно, она могла похвастаться  также  незаурядным
умом и характером. В ней не было ни подозрительности, ни придирчивости, ни
настороженности  Эвелины  Ганской.  Когда  она  подарила   Бальзаку   свою
благосклонность, то сделала это от всего сердца, открыто. Она не  находила
нужным считаться с мнением света и поэтому смело показывалась с  Бальзаком
в ложе Итальянской оперы, но она не стремилась безраздельно завладеть  им,