Фиц-Джеймса, приехать в Кевийон. Однако незавершенный "Отец Горио" одержал
верх над оконченной "Герцогиней де Ланже"; кроме того, Бальзака  раздражал
внезапный интерес маркизы к Сент-Беву, которого он терпеть не мог. В  июле
1834 года Сент-Бев опубликовал роман "Сладострастие". Госпожа  де  Кастри,
неисправимая охотница на светских  львов,  написала  автору  этого  романа
письмо: "Пытаться выразить, как глубоко меня взволновала ваша превосходная
книга, - трудная задача  для  несчастной  женщины,  которой  знакомы  одни
только  жизненные  невзгоды".  Этот  испытанный  прием  удался.   Опытному
птицелову в  юбке  ничего  не  стоило  поймать  в  свои  сети  литератора.
Известный критик и его почитательница подружились; Сент-Беву, человеку  от
природы  флегматичному,  была  чужда  пылкая  требовательность   Бальзака,
духовная дружба его вполне удовлетворяла. Впрочем, то  была  очень  нежная
дружба (маркиза подарила Сент-Беву серебряный крест, к которому приложился
на смертном одре Виктор фон Меттерних), и это выводило из  себя  Бальзака.
Вот почему он послал маркизе весьма холодное письмо, в котором подчеркнуто
именовал ее "сударыня". Сперва она возмутилась, но потом попыталась  вновь
подчинить его себе.

   Маркиза де Кастри - Бальзаку, 29 октября 1834 года:
   "Я не собираюсь просить вас вернуть мне дружбу, в  которой  вы  столько
раз клялись. Но, если дружбы ко мне нет больше в вашем  сердце,  лучше  уж
вовсе не говорите о ней... Этой ночью  меня  мучили  жестокие  кошмары,  я
испытываю властную потребность побеседовать с вами. Друг мой,  порывают  с
любовницей, но не с женщиной-другом,  особенно  с  другом,  который  готов
радоваться вашим радостям и делить с  вами  горе,  другом,  пребывающим  в
печали и во власти недуга. Ведь за три  года  дружбы  мы  с  вами  столько
передумали вдвоем! Господи Боже, мне так  мало  осталось  жить,  зачем  же
омрачать мои дни лишним горем  и  страданием?  Ваше  обращение  "сударыня"
причинило мне боль! Вспомните Экс, письмо Луи Ламбера, которое вы прислали
мне, подумайте о тамошней речушке, о  разрушенной  мельнице,  о  монастыре
Гранд-Шартрез... Неужели же я одна вспоминаю обо всем этом? В таком случае
ничего не отвечайте; ваше  молчание  скажет  мне,  что  все  кончено.  Все
кончено! О нет, не правда ли? Вы меня все еще любите. Я - ваш  друг,  ваша
"Мари". Прощайте и не заставляйте долго ждать письма, от которого  сильнее
забьется мое сердце".

   Как унижается эта гордячка! Бальзак долго не отвечал; но все же он не в
силах был полностью порвать с нею и признал свою  слабость:  "Вы  медленно
обрывали одну за другой бесчисленные узы, которыми, я в свое время  охотно
связал себя, но вам дано с помощью одного ласкового слова  вновь  скрепить
их".
   И все же в начале 1835 года,  когда  Бальзак,  окончательно  обессилев,
решил немного передохнуть, он отправился на несколько дней  в  Булоньер  к
больной и по-прежнему  дорогой  его  сердцу  госпоже  де  Берни.  "Ей  под
шестьдесят. Невзгоды  изменили,  иссушили  ее.  Моя  привязанность  к  ней
возросла. Я говорю об этом без  всякого  тщеславия,  ибо  не  вижу  в  том
никакой заслуги. Таким сотворил меня Господь: зла я ни на кого  не  держу,
но постоянно вспоминаю содеянное мне добро. Я всегда с  трепетом  думаю  о
людях, любящих меня. Возвышенные чувства так благотворны. Зачем же  искать
дурные чувства?" Другому надежному другу, Огюсту  Борже,  Бальзак  поверял
свое горе: "Госпожа де Берни поражена смертельным недугом: у нее аневризма
сердца; болезнь ее неизлечима. Я  потрясен  до  глубины  души.  Если  этот
небесный светоч будет отнят у меня, все вокруг словно померкнет.  Ведь  вы
знаете, что она - моя совесть и сила; она  для  меня  превыше  всего,  как
небесная твердь, как дух надежды и веры. Что со мной будет? Она не  знает,
чем больна, но слишком хорош" чувствует, что умирает".
   Госпоже Ганской он писал: "Если небо отнимет у  меня  эту  подругу,  вы
станете одной-единственной  женщиной,  открывшей  для  меня  свое  сердце.
Только вы одна  будете  владеть  отныне  магическим  заклинанием:  "Сезам,
откройся!" Ибо чувство, которое питает ко мне госпожа Карро из Иссудена, в
некотором роде повторяет чувство моей  сестры".  Оплакивая  привязанность,
которую смерть грозила вот-вот оборвать, Бальзак сильнее тянулся к  другой
женщине, более молодой; возможно, он смутно  чувствовал,  что  для  такого
перегруженного сверх всякой меры человека, как он, расстояние  делало  его
привязанность  к  Ганской  менее  обременительной.  Возлюбленная,  живущая
вдалеке, кажется особенно неотразимой и очаровательной! "Женщина, подобная
Беатриче, Лауре и даже превосходящая их,  играет  огромную  роль  в  нашей
жизни". Беатриче, Лаура...  Право  же,  в  чрезмерной  скромности  его  не
упрекнешь!
   "Отец Горио" был окончен 26  января  (таким  образом,  день  этот  стал
вдвойне незабываемым); Бальзак послал Еве Ганской рукопись,  переплетенную
Шпахманом, и снабдил ее следующим посвящением:  "_Госпожа  Э.Г.  Все,  что
сделано руками мужиков,  принадлежит  их  господам.  Де  Бальзак._  Однако
умоляю вас поверить, что, если бы даже я не должен был посвятить  вам  эту
книгу в силу законов, которые распространяются на ваших  бедных  рабов,  я
положил бы ее к вашим ногам, движимый самой искренней  привязанностью.  26
января  1835  года.  Постоялец  гостиницы  "Лук"  в   Женеве".   То   было
"безобидное" посвящение, которое можно было показать Венцеславу Ганскому.
   Читатели "Ревю де Пари" - как и  Чужестранка  -  восторженно  встретили
"Отца Горио". Бальзак и сам знал, что книга эта превосходит все написанное