Ее Ржевусскому величеству госпоже Ганской в Женеву:
   "Обожаемая повелительница,  ваше  спящее  величество,  гордая  королева
Павловска и окрестностей, владычица сердец, роза Запада, звезда  Севера  и
прочая... и прочая... фея льип!"

   Такими словами начиналось приглашение отправиться в экипаже на прогулку
в Коппе с ее "смиренным мужиком".
   Столь нежная интимность таила в себе огромное  очарование,  но  Бальзак
добился большего. Вечером, при свете луны, в сером  платье,  "которое  так
мягко шуршало по паркету", она тайком пробиралась в комнату гостиницы, где
жил писатель. Еще несколько дней она отказывала ему в высшей милости.  Она
говорила, что ревнует к другим дамам, живущим в Женеве, к своей двоюродной
сестре, графине Потоцкой, которой она сама представила великого  человека,
к госпоже де Берни. Она упрекала Бальзака в том, что он  просто  "ветреный
француз".  "Прости  мне,  любовь   моя,   то,   что   ты   именуешь   моим
"кокетством"... Я больше ни к кому не пойду в гости". Dilecta? Разумеется,
он не отрицал своей близости с нею, но ведь  она  была  только  прообразом
Эвелины,  которая  для  него  predilecta:  "Ты  будешь  для  меня  молодая
Dilecta... Не ропщи на этот нежный союз двух сердец. Я склонен верить, что
любил в ней тебя". Воистину казуистика в чувствах не имеет предела!
   Он жаждет безраздельно  обладать  Евой.  "Наш  робкий  поцелуй  -  лишь
предвестник будущих радостей. Он затрагивает только твое сердце,  а  я  бы
хотел, чтобы захвачено было все твое  существо.  Ты  сама  убедишься,  что
полная близость лишь увеличит, усилит любовь". Она же опасалась обратного,
боялась, как бы полная близость не убила любви.  "Господи,  как  объяснить
тебе, что, едва заслышав исходящее от тебя благоухание, я  пьянею;  и  чем
чаще я буду обладать тобою, тем сильнее это будет пьянить меня, ибо  тогда
надежда и сладостные воспоминания станут сливаться воедино, между тем  как
теперь мною владеет только надежда... В свое время я  плакал,  возвращаясь
из Диодати, ибо  женщина,  позволявшая  мне  ласкать  себя  так,  как  это
позволяешь теперь ты, внезапно разом оборвала все нити любовного  покрова,
который она, казалось, ткала с  таким  удовольствием!..  Суди  же,  как  я
боготворю тебя, ведь ты так далека  от  этих  отвратительных  уловок  и  с
чистой радостью предаешься любви, рождая ответный отклик в глубинах  моего
естества!" Наконец в воскресенье, 19 января 1834 года, Бальзак торжествует
победу.

   "Мой обожаемый ангел, я без ума от тебя, это просто безумие: стоит  мне
только о чем-нибудь подумать, как ты встаешь перед моим мысленным  взором!
Я могу мечтать лишь о тебе. Независимо от  моей  воли  воображение  уносит
меня к тебе. Я обнимаю тебя, прижимаю к своей  груди,  лобзаю,  ласкаю,  и
волна нежности затопляет меня!.. О моя возлюбленная Ева, послушай,  что  я
хочу тебе рассказать. Я бережно подобрал твою  визитную  карточку,  теперь
она тут, передо мной, и я беседую с тобою, словно ты  все  еще  здесь.  Ты
встаешь  перед  моими  глазами  такой,  какой  была   вчера:   прекрасной,
божественно прекрасной. Вчера весь вечер я говорил себе:  "Она  моя!"  Ах,
даже ангелы в раю и те не так счастливы, как я был счастлив вчера!"

   И все же 26 января он был еще счастливее, этот день  остался  для  него
"незабываемым днем". Почему? Ее обещание стать в будущем его  женою?  Ночь
любви? Мы этого не знаем. Однако  письмо,  написанное  на  следующее  утро
после вечера, полного блаженства, свидетельствует  о  том,  что  Бальзаком
владеет необыкновенный восторг. "Любовь моя, моя возлюбленная, твои  ласки
подарили мне новую жизнь". Эти "пламенные и  сладостные  ласки"  приобщили
его к "дотоле не изведанной любви". С юности он мечтал о безумной страсти,
о любовнице, которая была бы одновременно и знатной дамой, и  куртизанкой.
Он чувствовал, что  художники,  как  и  люди  действия,  испытывают  порою
потребность "неистово предаваться утехам, ибо существование,  которое  они
ведут, ни в чем не походит на жизнь обыкновенных людей".  Первым  желанием
Рафаэля, героя "Шагреневой кожи", было стремление познать радость разгула,
подобно этому и Бальзака манили любовные  оргии.  У  него  была  страстная
натура, и его влекли эротические игры.  Некоторые  завистники  утверждали,
будто он импотент. Утверждение это просто смехотворно. Он  был  близок  со
многими женщинами, и все они пылко говорили о своем  блаженстве.  Бальзаку
всегда нравились  чувственные  женщины,  но  он  хотел  также,  чтобы  его
любовницы были и чувствительны, и умны, чтобы они способны  были  понимать
его произведения, восторгаться ими и, быть может,  даже  вдохновлять  его.
Ему казалось, что Ева Ганская - именно такая женщина.
   Она также, видимо, была счастлива. Она была достаточно умна и упивалась
возможностью приобщиться к мыслям гениального писателя;  что  до  плотских
радостей, то этот опытный любовник  не  разочаровал  ее,  да  и  сама  она
выказала  немало  страсти.  "Только  художники  могут  доставить   женщине
истинное наслаждение, ибо в их натуре есть нечто женское". Счастливая чета
строила планы на будущее. До старости им оставалось  еще  добрых  тридцать
лет. Разумеется, они не желали зла Венцеславу Ганскому,  но  вполне  можно
было рассчитывать, что лет  через  пять,  самое  большее  -  через  десять
прекрасная Эвелина обретет свободу. "Но тогда  мне  будет  уже  сорок",  -
говорила она. Он отвечал: "В моих глазах ты всегда  будешь  красива".  Как
может она  думать,  что  светские  салоны,  слава,  другие  женщины  могут
отдалить его от нее? Кощунственным девизом их союза станет:  "Adoremus  in