выраженными в ней, он в конечном счете мог  согласиться  лишь  наполовину.
Тут были колебания. Я тревожился. И вдруг через весь  зал  один  из  самых
умных сотрудников журнала, который впоследствии стал  министром  финансов,
то есть не кто иной,  как  господин  Дюшатель,  крикнул:  "Валяй,  Маньен!
Кричи: "Восхитительно!" И вот "Глобус"  опубликовал  бюллетень  о  победе.
Зато "Насьоналъ" выступила враждебно и  жаловалась  на  приятелей  автора,
"которые  не  имеют   чувства   меры,   не   знают   приличий".   Пришлось
порекомендовать преданным  защитникам  больше  не  аплодировать  по  щекам
соседей. Следующие представления были организованы Гюго так же  заботливо.
Оппозиция проявлялась всегда при  одних  и  тех  же  стихах.  Эмиль  Дешан
советовал убрать слова: "Старик глупец, ее он любит".
   Из дневника Жоанни (исполнителя роли Руи Гомеса):  "Неистовые  интриги.
Вмешиваются в них даже дамы высшего общества... В зале яблоку упасть негде
и всегда одинаково шумно. Это радует только кассу..." 5 марта  1830  года:
"Зала полна свист раздается все громче; в этом какое-то противоречие. Если
пьеса так уж плоха, почему же ходят смотреть  ее?  А  если  идут  с  такой
охотой, почему свистят?.."
   Из дневника академика Вьенне: "Сплетение  невероятностей,  глупостей  и
нелепостей...  Вот  чем  литературная  группировка  намеревается  заменить
"Аталию" и "Меропу"... выступая под таинственным  покровительством  барона
Тейлора,  которого  когда-то  назначил  ведать  этим  кавардаком   министр
Корбьер, со специальной миссией погубить французскую сцену..."
   Сборы превысили все ожидания. Пьеса вызволила супругов Гюго из нужды. В
ящике Адели скопилось немало тысячефранковых билетов, которые до  сих  пор
редко появлялись в доме. Триумфатор Гюго уже привыкал к поклонению. "Из-за
дурного отзыва в статье он приходит в бешенство, - сказал Тюркети. -  Себя
он как будто считает облеченным высокими полномочиями. Представьте, он так
разъярился  из-за  нескольких  неприятных  для   него   слов   в   статье,
напечатанной в "Ла Котидьен", что грозился избить  критика  палкой.  Сент"
Бев разразился проклятьями, потрясая каким-то ключом..."

   Сент-Бев - Адольфо де Сен-Вальри, 8 марта 1830 года:
   "Дорогой Сен-Вальри, нынче вечером уже седьмое представление  "Эрнани",
и  дело  становится  ясным,  раньше  тут  ясности  не  было.  Три   первых
представления  при  поддержке  друзей  и  публики  прошли  очень   хорошо;
четвертое представление было бурным, хотя победа осталась  за  храбрецами;
пятое - полухорошо, полуплохо; интриганы вели себя сдержанно, публика была
равнодушна,  немного  насмешничала,  но  под  конец  ее  захватило.  Сборы
превосходные,  и  при  маленькой  поддержке  друзей  опасный  путь   будет
благополучно пройден, - вот вам бюллетень.  Среди  всех  этих  треволнений
Виктор спокоен, устремляет взор в будущее,  ищет  в  настоящем  хоть  один
свободный день,  чтобы  написать  другую  драму,  -  истинный  Цезарь  или
Наполеон, nil  actum  reputans  [не  раскаивающийся  ни  в  чем  содеянном
(лат.)], и так далее.  Завтра  пьеса  будет  напечатана;  Виктор  заключил
выгодный договор с книгоиздателем - пятнадцать тысяч франков; три  издания
по  две  тысячи  экземпляров  каждое,  и  на  определенный  срок.  Мы  все
изнемогаем, на каждое новое сражение свежих войск не найти, а  ведь  нужно
все время давать бой, как в кампании 1814 года..."

   Сент-Бев был честным соратником, а между тем в сердце у  него  бушевала
буря. Он узнал, что супруги Гюго в мае съедут с  квартиры  и  поселятся  в
единственном доме, построенном  на  новой  улице  Жана  Гужона.  На  улице
Нотр-Дам-де-Шан  хозяин  им  отказал,  испугавшись   нашествия   косматых,
небрежно  одетых  мазилок-художников,  защитников  "Эрнани",  но  граф  де
Мортемар сдал  супругам  Гюго  третий  этаж  своего  недавно  построенного
особняка. Средства теперь позволяли ям жить  в  районе  Елисейских  Полей.
Адель ждала пятого ребенка, и Гюго не прочь был перебраться с нею подальше
от Сент-Бева. Пришел конец приятным ежедневным встречам. А  впрочем,  были
ли они по-прежнему возможны? Жозеф Делорм задыхался от смешанного  чувства
ненависти и восхищения, которые вызывал у него Гюго. Он знал  теперь,  что
любит Адель не как друг, а любит по-настоящему. Некоторые полагают, что он
тогда покаялся перед Гюго, и тот предупредил  жену;  другие  считают,  что
сцена  признания  произошла  позднее.  Но,  по-видимому,  она   несомненно
произошла: Сент-Бев использовал ее в романе "Сладострастие". Что у Гюго  с
мая 1830 года появились серьезные основания для горьких чувств,  видно  из
тех стихов, какие он создавал в то время. Однако  Сент-Беву,  который  жил
тогда в Руане у своего друга Гуттенгера, он писал не  менее  ласково,  чем
прежде: "Если б вы знали, как нам недоставало вас в последнее  время,  как
стало пусто и печально даже в семейном  нашем  кругу,  которым  мы  обычно
ограничиваемся; грустно нам даже среди наших детей, грустно переезжать без
вас в этот пустынный город Франциска I. На каждом шагу, каждую минуту  нам
недостает ваших советов, вашей помощи, ваших забот, а вечерами  разговоров
с вами, и всегда недостает вашей дружбы! Кончено! Но не вырвать из  сердца
милой привычки. Надеюсь, у вас впредь не будет дурного желания бросать нас
и коварно дезертировать..." Однако в том же месяце мае Гюго  писал  стихи,
полные разочарования, такие непохожие на торжествующие "Восточные мотивы".
Перечитывая свои "Письма к невесте", он  с  печалью  вспоминал  то  время,
когда "звезда светила мне, надежда золотая ткала мне дивный сон".

   О письма юности, любви живой волненье!