Виктор Гюго - Полю-Франсуа Дюбуа, 4 января 1827 года:
   "Я так ценю ваши труды, господин Дюбуа, что не решился бы  побеспокоить
вас изъявлением своей признательности. Надеюсь, однако, что вы не откажете
мне в разрешении зайти поблагодарить вас. И не  будете  ли  вы  так  добры
прислать мне адрес господина Сент-Бева, которому  мне  также  хотелось  бы
выразить, что  я  испытывал,  читая  его  превосходную  статью.  Все,  что
говорится в ней, даже то, что могло бы  противоречить  моим  взглядам  или
задеть мое самолюбие, сказано достойным тоном благожелательного и честного
человека, это восхищает меня, и его замечания, очень ценные сами по  себе,
становятся для меня просто драгоценными.
   Надеюсь, что еще до тех  пор,  когда  мне  удастся  пойти  к  господину
Сент-Беву и сказать ему все это устно, вы, господин Дюбуа, будете  любезны
передать ему живейшую мою благодарность. Позвольте мне также сказать,  что
вы принадлежите к числу тех немногих людей, к которым  меня  с  первой  же
встречи привлекает искренняя симпатия, и я горжусь ею..."

   Дюбуа ответил: "Он живет рядом с вами, на улице Вожирар, в доме  N_94".
Гюго пошел и позвонил  к  соседу;  Сент-Бева  не  оказалось  дома,  но  на
следующий день  он  сам  пришел  к  супругам  Гюго.  Перед  ними  предстал
длинноносый молодой человек, робкий и хрупкий, дурно сложенный и  немножко
косноязычный. Рыжие волосы, круглую, слишком большую для его  тела  голову
нельзя было назвать красивыми. Однако он напрасно считал себя безобразным.
В чертах его лица не было ничего неприятного, и он вполне  мог  нравиться.
Надо сказать, что это лицо  озарено  было  умом,  и  как  только  Сент-Бев
чувствовал себя свободно, он становился бесподобным  собеседником.  Он  не
договаривал фраз, как будто "швырял их с отвращением, не желая докончить",
но мысли он высказывал верные и глубокие.
   По правде сказать, говорил-то главным образом  Гюго.  Сент-Бев  слушал,
"покоренный сиянием гения", и украдкой  посматривал  на  красавицу  Адель,
присутствовавшую при этом свидании.

   В наряде утреннем, юна, свежа, мила,
   Она меня сперва в смущенье привела,
   Так строг был взгляд ее. Почтительно кивая,
   Я слушал, как лилась поэта речь живая,
   Но, на нее глаза переводя с него,
   Боюсь, что, слушая, не слышал ничего...

   Он говорил. Жена ему внимала стоя...
   Я, наблюдая их, все недоумевал,
   Что с хрупким деревцем связало шумный вал...
   Но вскоре мысль ее, как видно, утомилась,
   И, находясь средь нас, она совсем забылась;

   Хоть руки делали привычные дела,
   Мечта ее от нас далеко увела,
   И, не засмейся он, она бы все мечтала
   И даже слов моих прощальных не слыхала
   [Сент-Бев, "Что я рассказывал Адели" ("Книга любви")].

   Сен-Бев пришел еще раз. Все, что Гюго говорил о рифме,  о  колорите,  о
фантазии, о ритме, о своей поэтике, открывало перед  восхищенным  взглядом
молодого критика новые, неизведанные края. Он тогда  работал  над  обзором
поэзии XVI века. То, что он услышал, проливало яркий  свет  на  понятия  о
стиле и о фактуре стиха. После второго посещения он  передал  Гюго  стихи,
которые сам писал украдкой. По сравнению с  фейерверком  поэзии  Гюго  они
казались тусклыми. Однако у  них  были  свои  достоинства:  естественность
стиля, прелесть интимности, и Гюго сумел похвалить лучшее, что было в них:
"Приходите поскорее, сударь, чтобы я мог поблагодарить вас  за  прекрасные
стихи, которые вы мне доверили..." С этого дня, говорит Сент-Бев,  "я  был
завоеван тем отрядом романтиков, вождем которого был Гюго".  Он  пришел  в
качестве критика, а ушел учеником. "Гюго все читал и все запоминал.  Он  с
некоторым хвастовством выставлял свои познания..." Но он так щедро  и  так
искусно расточал похвалы, что целый  отряд  писателей  признал  его  своим
главой. "Литература, - говорилось на страницах "Глобуса",  -  накануне  18
брюмера, но Бог знает, кто в ней Бонапарт..." Бог это знал.
   Виктор Гюго уже год работал над драмой "Кромвель". Его всегда влекло  к
театру, и он еще в детстве писал пьесы. Теперь  он  прочел  все,  что  мог
найти о жизни Кромвеля (около ста книг), и в августе 1826 года принялся за
работу. Тейлор, друг Альфреда де Виньи,  получивший  дворянство  по  указу
Карла Х и пост королевского комиссара в  театре  Комеди-Франсез,  спросил,
почему Гюго ничего не пишет для сцены, и тот сказал  о  своем  "Кромвеле".
Тейлор пригласил его на завтрак вместе с Тальма, и поэт объяснил  трагику,
что он хочет создать драму, идя по стопам Шекспира, а не Расина,  в  языке
же смешать все виды стиля -  от  героического  до  шутовского,  уничтожить
трескучие тирады и эффектные стихи. "Да, да! -  согласился  Тальма.  -  Не
надо красивых стихов".
   Но Тальма умер  в  том  же  году;  драма  получилась  слишком  длинной,
поставить ее на сцене казалось невозможным.  Виктор  Гюго  решил  прочесть
"Кромвеля" своим друзьям. Чтения вошли тогда в моду. Слушатели млели,  как