| |
следа, оставленного моей душой на земле". И тотчас Адель с упорством
практичной женщины возвращала его на землю: "Какие огромные препятствия
стоят перед нашей любовью, особенно если ты намерен предоставить событиям
идти своим чередом..." А в другом письме она говорит: "Да, друг мой, я
довольна, что ты работал... Пожалуй, я еще более была бы довольна, если бы
видела в твоей работе больше последовательности. Мне кажется, что, за
исключением иных случаев, которые нельзя предвидеть, не следует начинать
новую вещь, пока не окончена та, над которой ты уже трудишься. Вот я какая
придира!.."
Все эти сомнения вызвали в нем вспышку гордости.
Виктор Гюго - Адели Фуше, 8 января 1822 года:
"Не спрашивай меня, дорогая Адель, отчего я так уверен, что создам себе
независимое существование, - ведь тогда ты заставишь меня заговорить о
некоем Викторе Гюго, которого ты не знаешь и с которым твой Виктор
нисколько не стремился познакомить тебя. У этого Виктора Гюго есть и
друзья и враги; военное звание отца дает ему право появляться всюду и быть
на равной ноге со всеми; нескольким своим опытам, хоть и слабым еще, он
обязан преимуществами и неудобствами ранней известности; во всех гостиных,
где он появляется чрезвычайно редко, люди, судя по его печальному и
холодному лицу, полагают, что он занят какими-то важными замыслами, меж
тем как он поглощен мечтами о юной девушке, кроткой, очаровательной,
добродетельной и, к счастью для нее, неизвестной в гостиных.
Мне очень часто говорили, да говорят еще и сейчас (чересчур смело,
конечно), что я призван к какой-то блистательной славе (повторяю эту
гиперболу в точности); а сам я полагаю, что создан я для семейного
счастья. Однако, если нужно пройти через известность, чтобы достичь этого
счастья, я видел бы в славе лишь средство, а не цель. Я жил бы вне этой
славы, хотя и относился бы к ней с почтением, как должно всегда относиться
к славе. Если она придет ко мне, как это предсказывают, скажу, что я не
надеялся на нее и не желал ее, ибо все мои надежды и желания я отдал тебе
одной..."
Но почему, спрашивается, их брак невозможен или еще очень далек?
Субсидия ведь обещана министром. "Очень возможно, друг мой, что через
несколько месяцев мне предоставят какое-то место с окладом в две-три
тысячи франков, и тогда с теми деньгами, которые принесет мне еще и
литература, разве мы не сможем жить тихо и мирно, в уверенности, что наши
доходы будут возрастать по мере того, как будет увеличиваться наша
семья?.." Согласие генерала Гюго? "Но скажи мне, почему отец, увидав, что
я достиг независимости, отказался бы сделать меня счастливым?.. Отец мой
челочек слабый, но, несомненно, добрый. Если сыновья выразят ему искреннюю
привязанность, они могут оказать на него большое влияние... Я надеюсь,
что, после того как отец сделал мою мать несчастной, он не захочет обречь
и меня на несчастную жизнь. Придет день, Адель, когда мы с тобою будем
жить под одной кровлей, в одной комнате, и ты будешь засыпать в моих
объятиях... Радости супружества станут нашим долгом и нашим правом..."
Мечты, чаровавшие пылкого юношу, который читал и создавал любовные
стихи, но жил в строжайшем целомудрии. Он хотел, чтобы это тоже стало
достоинством в главах его невесты: "Я счел бы заурядной женщиной (то есть
довольно ничтожным созданием) ту молодую девушку, которая вышла бы замуж
за молодого человека, не будучи убежденной и по его принципам, известным
ей, и по его характеру, что он не только человек благоразумный, но -
употреблю тут слово в полном его смысле - что он девственник, как
девственна она сама..." Но реакция со стороны Адели была неожиданной:
разве можно говорить о таких "необычайных вещах" с благовоспитанной
девушкой? Разумеется, можно, отвечал пылкий жених: "Я тебе доказал, как
велика твоя власть надо мной, ибо один лишь образ твой сильнее всех
волнений чувств, свойственных моему возрасту; я тебе сказал, что человек,
настолько бессовестный, что он, нечистый, испачканный, готов соединить
свою жизнь с чистой, непорочной девушкой, достоин презрения и
негодования... Будь я женщиной и если бы мой суженый сказал мне: "Ты была
мне оплотом против всех других женщин, ты первая женщина, кого я сжимал в
своих объятиях, единственная, кого я буду обнимать; я с наслаждением
привлекаю тебя к своей груди, я с ужасом и отвращением оттолкнул бы всякую
другую женщину", - мне кажется, Адель, что, будь я женщиной, подобные
признания любимого отнюдь не были бы мне неприятны. Но, может быть, ты не
любишь меня?.." Нет, она любила его - как истая дочь супругов Фуше, то
есть гораздо проще.
8 марта 1822 года, подхлестываемый ею, Гюго решился наконец просить у
своего отца согласия на брак. Письмо он показал невесте, и та нашла, что
оно написано очень хорошо. За исключением ее портрета, ибо Виктор
изобразил ее сущим ангелом: "Во мне же нет ничего ангельского, выкинь,
пожалуйста, эту мысль из своей головы, я - земная". О, чудесный реализм
женщин! Затем она попыталась объяснить ему, что для нее счастье дороже
славы: "Как ты можешь говорить мне, что я должна считать мой брак с тобой
лестным для себя только по тем соображениям, что твой отец имеет высокий
ранг? Ужасное заблуждение с твоей стороны! Какое мне дело до всяких рангов
и званий?.. Заявляю тебе, что это твое важнейшее соображение для меня
самое последнее. Помни, мне все равно, стану ли я женой академика, лишь бы
|
|
