я была твоей женой, и пойми - имеет ли  для  меня  значение,  что  я  буду
снохой генерала..."
   Прошло несколько дней тревожного  ожидания.  Влюбленные  говорили,  что
если отец не даст согласия, они убегут и поженятся  в  какой-нибудь  чужой
стране. На этот раз благовоспитанная девица с улицы Шерш-Миди поднялась до
высоты страсти. Напрасные дерзновения: в ответе  генерала  Гюго,  в  общем
благоразумном, дано было согласие с определенными оговорками. Он совсем не
порицал привязанность сына к  Адели  Фуше:  "общественный  ранг"  супругов
Фуше, старых его друзей, он считал вполне  достаточным;  куда  больше  его
беспокоило то, что ни у жениха, ни у невесты нет никакого  состояния.  Ах,
если б у него были те миллионы реалов, которые обещал ему Жозеф  Бонапарт!
Но у него ничего не было. "Из  сего  следует,  что  прежде  чем  думать  о
женитьбе, тебе надо приобрести профессию или получить должность,  а  я  не
считаю таковыми литературное поприще, как бы ни были блестящи твои  первые
на нем шаги. Когда ты выполнишь то или другое  условие,  я  охотно  помогу
тебе осуществить твое желание, коему я нисколько не противлюсь..." В  этом
послании было только одно темное облачко:  генерал  настойчиво  говорил  о
"теперешней своей супруге". Чтобы сохранить его  благоволение,  необходимо
было признать его второй брак, что Виктор Гюго и сделал с большим тактом и
обычным своим достоинством.
   Наступило лето, а в летнюю пору Фуше обычно  уезжали  из  Парижа.  Было
решено, что они снимут дом в  Жантильи  и  что  Виктор  Гюго,  теперь  уже
признанный жених, будет туда приглашен, но для приличия  его  поместят  на
голубятне. Госпожа Фуше ждала  тогда  четвертого  ребенка,  "поздний  плод
супружеской любви", и беременность эту переносила тяжело.

   Адель - Виктору:
   "Если мама подарит нам братца, должна ли я уговаривать  ее,  чтобы  она
сама его кормила?.. Мама уже в таком возрасте, что не может одна ухаживать
за малюткой, и мне придется пробыть в семье еще года два по меньшей  мере.
Если ты полагаешь, что я обязана остаться  дома  на  это  время,  тогда  я
посоветую маме не отдавать  его  кормилице...  Скажи  откровенно,  как  ты
думаешь. Нас всех кормили дома, и я хотела бы, чтобы так  было  и  с  этим
крошкой... Это во многом зависит от меня. Я хочу, чтобы  ты  выразил  свою
волю..."

   Что ответил Гюго на этот вопрос, нам неизвестно; вероятно, он  не  имел
никаких  возражений  против  того,  чтобы  его  будущего   шурина   отдали
кормилице.

   Адель - Виктору:
   "Так, значит, ты приедешь в Жантильи! Какое счастье!.. Буду видеть тебя
каждый день, каждый день буду говорить с тобой.  Если  мы  поспорим  из-за
чего-нибудь, то размолвка наша будет короткой. Когда я выйду утром в  сад,
а ты будешь у себя на голубятне, мы поздороваемся друг с другом. Но гулять
нам вдвоем в саду без  мамы  нельзя.  Так  приказано...  Придется  уважить
родителей, они наложили запрет, полагая, что так должно быть..."

   Виктор Гюго выразил в ответном письме свою радость, затем вспомнил свою
замечательную, мать: "Соединив нас, она-то уж не вздумала бы ставить между
нами такие странные и почти что оскорбительные преграды. Уважая нас обоих,
она считала бы унизительным для себя стеснять нашу свободу. Наоборот,  она
пожелала бы, чтобы в возвышенных задушевных беседах мы  оба  готовились  к
святой близости в браке... Как было  бы  мне  сладостно  наедине  с  тобой
бродить в вечернем сумраке, вдали от всякого шума,  под  деревьями,  среди
лужаек.  Ведь  в  такие  минуты  душе   открываются   чувства,   неведомые
большинству людей..."
   Несмотря на то что вечера  приходилось  проводить  и  кругу  семьи,  "в
постоянном стеснении", он с наслаждением "вкушает счастье в Жантильи", дни
покоя, упоения и тайн, когда Адель украдкой навещала жениха на его башне и
дозволяла ему сорвать поцелуй с ее уст, обнять ее. Ах, почему двое любящих
не могут провести жизнь в объятиях друг друга? Но для того чтобы  упрочить
счастье Жантильи, надо было преуспеть. И вот Виктор Гюго  торопил  издание
своих "Од" отдельным томом. Сборник  был  напечатан  на  средства  щедрого
Абеля и был доверен для продажи книжной  лавке  Пелисье,  находившейся  на
площади Пале-Рояль, причем Абель сделал брату деликатный  сюрприз,  послав
ему оттиски корректуры. Томик появился в июне, в зеленовато-серой обложке,
тиражом в полторы тысячи экземпляров.  Автору  причиталось  по  пятидесяти
сантимов с экземпляра, то есть семьсот пятьдесят франков за  все  издание.
Первый экземпляр, как и подобало,  он  преподнес  невесте:  "Моей  любимой
Адели, ангелу, в котором вся моя слава и все мое счастье. - Виктор".
   Эта первая книга поэта называлась:  "Оды  и  другие  стихотворения".  В
предисловии подчеркивалась политическая направленность автора. Убедившись,
что французскую оду справедливо обвиняют в холодности  и  однообразии,  он
поставил своей задачей "привлечь к ней интерес не столько формой,  сколько
вложенными в нее идеалами... История человечества исполнена поэзии лишь  в
свете  монархических  идей  и   религиозных   верований...".   Большинство
стихотворений, включенных в сборник, были написаны в благонамеренном  тоне
и посвящены историческим темам. Эти "изящные  упражнения  старательного  и
весьма одаренного школьника..." воспевали "Восстановление  статуи  Генриха