Виктор Гюго - Алели Фуше, 20 октября 1821 года:
   "Любовь, по  мнению  света,  -  это  плотское  вожделение  или  смутная
склонность, которую обладание гасит, а разлука уничтожает. Вот почему ты и
слышала, при столь странном понимании этих слов, что страсти недолговечны.
Увы, Адель! Знаешь ли ты, что и слово  страсти  означает  -  страдания?  И
неужели ты искренне веришь, что в обычной любви  мужчин,  столь  бурной  с
виду  и  столь  слабой  в  действительности,  есть   хоть   сколько-нибудь
страдания? Нет, любовь духовная длится вечно, ибо  существо,  испытывающее
ее, бессмертно. Любовь - это влечение души, а не  тела.  Заметь,  что  тут
ничего нельзя доводить до крайности. Я вовсе не говорю, что тело не  имеет
никакого значения в главнейшей из всех привязанностей, а иначе для чего бы
существовала разница между полами и что мешало бы, например, двум мужчинам
пылать друг к другу страстью?"

   Адель, в сущности, была довольна, что жених обожает ее, но  тревожилась
за будущее. Справится ли она с ролью великой возлюбленной, которую  он  ей
предназначил? "Виктор, я должна тебе сказать, что напрасно  ты  полагаешь,
будто я стою выше  других  женщин..."  В  самом  деле,  напрасно  страстно
влюбленные мужчины возносят любимую женщину на недоступную ей  вершину,  -
при таком положении у нее может закружиться  голова,  и  она  упадет.  Что
касается родителей невесты, они  иной  раз  тоже  пугались  бурных  чувств
жениха.  Как-то  раз  вечером  на  улице  Шерш-Миди,  куда  Адель  умолила
пригласить Виктора, зашел разговор об  адюльтере,  и  тут  в  словах  Гюго
прозвучала настоящая свирепость. Он утверждал, что  обманутый  муж  должен
убить или покончить с собой. Адель возмутилась: "Какая нетерпимость! Ты бы
сам стал палачом, если бы его не  нашлось...  Что  за  участь  меня  ждет?
Право, уж не знаю... Не  скрою  от  тебя:  все  мои  родные  испугались...
Когда-нибудь мне придется трепетать перед тобой..." Он  подтверждает  свою
точку зрения:

   "Я  спросил  себя,  прав  ли  я,  и  не  только  не  мог  осудить  свою
недоверчивую ревность, но считаю, что в  ней-то  и  есть  самая  суть  той
целомудренной, исключительной, чистой любви, которую  я  питаю  к  тебе  и
которую, боюсь, не сумел внушить тебе... Поверь - кто любит  всех  женщин,
не ревнует ни одну..."

   А вот и еще разногласие между ними. Кроме любви, для Гюго значение имел
только его труд, и он пытался привлечь к нему любимую. Но  она  откровенно
говорила, что ничего не понимает в поэзии:  "Признаюсь  тебе,  твой  ум  и
талант, который, возможно, есть у тебя и который я, к несчастью,  не  умею
ценить, не производят на  меня  ни  малейшего  впечатления..."  Эти  слова
вызывали у него улыбку: "Ты говоришь, Адель, что  когда-нибудь  я  замечу,
как мало ты знаешь, и почувствую эту пустоту... Ты мне однажды уже сказала
с очаровательной простотой, что ничего не смыслишь в поэзии... А что такое
поэзия, Адель? Определю в двух словах: поэзия - это отражение добродетели;
прекрасная душа и прекрасный талант почти всегда нераздельны. Ну и вот, ты
должна понимать поэзию, она исходит из души, она  может  проявляться  и  в
прекрасном поступке, и в прекрасных стихах..." Пусть  же  Адель,  уничижая
себя, не заставляет его защищать свою  будущую  жену  от  нее  самой.  "Ты
уверяешь, что я понимаю поэзию, - писала она, - но ведь я никогда не могла
написать ни одного стихотворения. А разве стихи не поэзия?.."  На  это  он
терпеливо отвечает: "Когда я сказал, что твоя душа понимает поэзию, я лишь
открыл тебе одно из небесных ее дарований.  "Разве  стихи  не  поэзия?"  -
спрашиваешь ты. Стихи сами по себе еще не поэзия. Поэзия - в  идеях;  идеи
исходят из души. Стихотворная форма - это лишь изящная одежда,  облекающая
прекрасное  тело.  Поэзия  может  быть  выражена  и  прозой;  она   только
становится  более  совершенной  благодаря  прелести  и  величию  стиха..."
Многообещающее начало  назидательных  уроков  в  будущие  вечера  семейной
жизни.
   Ради своей любви он принес большую жертву: сблизился со своим отцом.  А
ведь ему казалось, что таким образом он изменяет памяти обожаемой  матери.
"Я робок и горд, а вынужден  просить;  я  хотел  возвысить  литературу,  а
работаю ради денег; я, любящий сын, чту память  своей  матери,  а  забываю
мать, ибо пишу отцу..." Однако  при  ближайшем  знакомстве  отец  оказался
лучше, чем его рисовала оскорбленная "госпожа Требюше". Генерал  Гюго  был
очень славным человеком, к тому же он любил поэзию, сам писал новеллы и  с
превеликой скромностью считал их недостойными  опубликования.  Поняв,  что
сыновья,  вопреки  своим  обещаниям,  не  занимаются  юриспруденцией,   он
милостиво согласился, чтобы они избрали чисто литературное поприще.

   Генерал Гюго - сыну Виктору, 79 ноября 1821 года:
   "Я прекрасно знал, что ни ты, ни Эжен не проявляете усердия в посещении
лекций, и все ждал, когда же вы мне сообщите причину вашего небрежения.  Я
не могу все приписать даже той уважительной причине, какую вы приводите  в
свое оправдание, и думаю, что надо искать ее в вашей прирожденной любви  к
литературе, в твоей склонности к поэзии, Виктор, - склонности, за  которую
я так бранил вашего дядю Жюста, ибо она отвращала его от  обязанностей  по
службе; склонность эта весьма часто овладевает и мною, но  у  тебя-то  она
оправдана поистине превосходными стихами. Ты зачат  не  на  Пинде,  но  на
одной из самых высоких вершин Вогезов, в пути из Люневиля  в  Безансон,  и