подопечного с  Ламенне,  и  на  Гюго  большое  впечатление  произвели  его
поношенный сюртук, синие чулки  из  грубой  шерсти,  деревенские  башмаки.
Ламенне стал для него не только духовником, но  и  другом,  в  котором  он
любил его ворчливую прямоту. С Ламенне поэт познакомился еще  в  ту  пору,
когда этот мыслитель был полон благожелательности и нежных чувств к людям;
вскоре,  однако,  преследования  обратили  его  в  существо   "нервное   и
раздражительное", каким Ламенне стал в тридцатые годы XIX века.
   Ла-Рош-Гийон находился на берегу Сены, это был замок эпохи Возрождения,
с великолепными резными панелями на стенах и чудесными гобеленами.  Хозяин
казался "божественно" любезным; несомненная доброта души сочеталась у него
с удивительным обаянием, но  кое-что  оставалось  в  нем  от  прежних  его
аристократических  повадок.  Когда  этот  аббат   смотрелся   в   зеркало,
приглаживая свои густые тонкие волосы, он иной раз не  мог  удержаться  от
лукавого и кокетливого взгляда. Настоящий стендалевский  епископ.  Виктору
была отведена в замке великолепная комната, и прислуживала ему целая армия
угодливых слуг. Каким  резким  контрастом  показалось  ему  парижское  его
жилище, когда он, возвратившись из поездки, должен был съехать с  квартиры
на улице Мезьер и поселиться на чердаке дома N_30 по улице  Драгон  вместе
со своим родственником, приехавшим из Нанта, - Адольфом Требюше. Три брата
Гюго, покинутые отцом, пытались сблизиться с родней по материнской  линии.
Абель, Эжен и Виктор написали коллективное письмо своему  дяде,  господину
Требюше:  "Дорогой  дядюшка,  разрешите  вашим   парижским   родственникам
присоединить свои наилучшие пожелания к тем, которые выразят ваши  близкие
в Нанте, и поздравить вас с днем рождения вместе со всеми вашими детьми...
Мы знаем вас по Адольфу и живо чувствуем, как нам не хватает  вас  в  часы
наших удовольствий... Адольф такой славный, такой веселый, такой  любезный
юноша. Счастливы отцы,  которые,  подобно  вам,  могут  гордиться  добрыми
качествами своих детей".
   Виктор Гюго и его  двоюродный  брат  "сняли  сообща  мансарду  из  двух
комнат. Одна была их гостиной; вся роскошь ее состояла в мраморном камине,
над которым  висела  на  стене  Золотая  лилия  -  премия,  полученная  на
Литературном конкурсе в  Тулузе.  Вторая  комната  -  узенькая  полутемная
кишка, в которой с трудом поместились две  койки,  -  служила  спальней...
Платяной шкаф был один на двоих - больше чем достаточно для  Виктора,  так
как у него имелось только три рубашки".
   Позднее Гюго изобразил под именем Мариуса того юношу, каким он был  сам
на улице Драгон:

   "Высокий и умный лоб, глубоко вырезанные и раздувающиеся ноздри,  облик
искренний и спокойный, что-то надменное, задумчивое и невинное в выражении
лица... В обращении он был сдержан, холоден, вежлив  и  замкнут...  Нищета
держала его в своих лапах. Было такое время  в  жизни  Мариуса,  когда  он
подметал лестничную площадку перед своей дверью,  покупал  в  зеленной  на
одно су сыру бри... Одной отбивной котлетой,  которую  он  жарил  сам,  он
питался три дня: в первый день он съедал мясо, во второй день съедал  жир,
на третий день обгладывал косточку..."
   [Виктор Гюго, "Отверженные"]

   Но и в дни нищеты Гюго сохранял  строгое  достоинство,  уважал  себя  и
внушал другим  уважение  к  себе.  Будучи  монархистом,  он,  однако,  без
колебаний  предложил  убежище  молодому  своему  приятелю,   республиканцу
Делону,   которого   искала   полиция.   Покойная   мать    научила    его
покровительствовать преследуемым.
   Все было бы сносным, будь он счастлив в любви, но между ним и  невестой
вновь начались ссоры  в  духе  размолвок  мольеровских  влюбленных.  Адель
обижалась из-за  пустяков,  воображала,  что  он  "презирает"  ее;  Виктор
вспыхивал при  каждом  слове,  пробуждавшем  у  него  ревность.  Он  вдруг
принялся  нападать  на  Жюли  Дювидаль   де   Монферье,   подругу   Адели,
преподававшую рисование, очень талантливую художницу,  и  в  его  яростных
нападках сказывались предрассудки, которые внушила ему мать.

   Виктор Гюго - Адели Фуше, 3 февраля 1822 года:
   "Эта молодая особа имела несчастье стать  художницей  -  обстоятельство
вполне достаточное, чтобы погубить ее репутацию. Стоит ли  женщине  отдать
себя во власть публики в каком-нибудь одном отношении,  и  публика  решит,
что эта женщина ей принадлежит во всем. Да и как можно предполагать, чтобы
молодая  девушка   сохранила   чистоту   воображения   и,   следовательно,
нравственную чистоту после тех учебных этюдов, которых  требует  живопись,
этюдов, для которых надо прежде всего отречься от стыдливости?..  А  кроме
того, подобает ли женщине опуститься и войти в артистический  мир,  в  тот
мир, где так же, как она, находят себе место и актрисы и танцовщицы?.."

   Подобная суровость удручала бедняжку  Адель.  "Смилуйся  надо  мной,  -
писала она, - люби меня мирно, спокойно, - так, как  ты  и  должен  любить
свою жену". И  она  пишет  также:  "Страсть  -  это  нечто  излишнее,  она
недолговечна; так я по крайней  мере  слышала  от  людей..."  Высказывания
милые и забавные, но у Виктора Гюго не было ни  малейшего  чувства  юмора.
Юноша серьезный, торжественный, он в ответ прочел  невесте  целый  курс  о
роли страсти в любви.