совсем маленькими...  Разводы  были  запрещены.  Лицеи  назывались  теперь
коллежами... Шатобриан каждое утро вставал перед  окном  своей  спальни  в
доме N_27 по улице Сен-Доминик  в  панталонах  со  штрипками,  в  домашних
туфлях, в пестрой шелковой повязке на седой голове  и,  устремив  глаза  в
зеркало, раскрыв  перед  собой  шкатулку  с  полным  набором  инструментов
дантиста, осматривал  свои  прекрасные  зубы,  в  то  же  время  обдумывая
варианты "Монархии согласно Хартии",  которые  он  затем  диктовал  своему
секретарю, господину Пилоржу..." [Виктор Гюго, "Отверженные"]  Французская
Академия объявила конкурс стихотворных произведений,  предложив  для  него
следующую тему: "Счастье, которое  при  всех  обстоятельствах  жизни  дает
человеку учение". Виктор Гюго сказал себе: "А  что,  если  попробовать?.."
Для него задумать - значило и выполнить задуманное. Он сочинил 334 строки:

   С Вергилием в руках, один в глуши лесной...
   Люблю я тишину и ветви надо мной,
   Люблю я здесь бродить, следить игру теней,
   Дидону вспоминать и горевать над ней...

   Оригинально это? Нисколько. Поэт  пожертвовал  собственными  вкусами  в
угоду обветшалому классицизму академиков,  который,  впрочем,  почитала  и
госпожа Гюго. Правильно сложенные, аккуратно  построенные  стихи  выражали
искреннее чувство юноши, который, изучая Цицерона или  Демосфена,  мечтает
последовать их примеру, а потом открывает, что его герои кончили  жизнь  в
немилости.

   Герои, вы ушли... а я - всего лишь я!
   Ну что ж... я одиночество постиг -
   Наедине с собой, среди любимых книг...

   Поэма написана, но еще надо отдать ее  в  канцелярию  Академии.  Однако
воспитанники пансиона Кордье жили  как  в  тюрьме.  Виктор  Гюго  открылся
Феликсу Бискара, который водил пансионеров на  прогулки,  и  этот  славный
малый повел колонну учеников к  дворцу  Мазарини.  Пока  они  разглядывали
купол и каменных львов, классный наставник и его  подопечный  помчались  в
канцелярию Академии и вручили поэму швейцару в скуфейке. Выйдя  на  улицу,
они наткнулись на Абеля, старшего брата, который  и  по  возрасту,  и  как
любимец  отца  пользовался  большей  свободой.  Пришлось   во   всем   ему
признаться. Затем младший брат догнал своих товарищей и вернулся в пансион
к задачам по алгебре.
   Через несколько недель, когда он бегал на школьном дворе взапуски, туда
вдруг явился Абель. "Иди сюда, дурачина!" - позвал он  брата.  Ведь  Абель
был уже офицер, а потому обращался с младшими братьями, как  с  детьми,  и
говорил с ними ласково, но покровительственным тоном. Виктор подошел. "Ну,
что тебя дернуло написать, сколько тебе лет? - спросил Абель.  -  Академия
решила, что ты хотел ее мистифицировать. А не будь этого,  ты  бы  получил
премию. Ну, и осел ты! Теперь дадут только почетный диплом". Однако мнение
Абеля было не совсем верным: премия ускользнула от Виктора Гюго не по этой
причине. Произведение его заняло на  конкурсе  девятое  место,  и  Ренуар,
постоянный секретарь Академии, автор трагедии "Тамплиеры", написал в своем
докладе: "Если правда, что ему столько лет, Академия должна поощрить юного
поэта".  Отрывок  из  поэмы  был  зачитан  на  публичном  заседаний:  дамы
аплодировали, и Ренуар, которому Виктор Гюго послал свою метрику,  ответил
письмом, предлагая ему прийти в Академию, причем допустил  в  этом  письме
грубую орфографическую ошибку. Впрочем, о Ренуаре говорили, что этот поэт,
историк и филолог хорошо знает язык - только не французский, а романский.
   Старик Кордье, видя, каким блеском засверкал теперь его  пансион,  стал
вдруг настоящим сахар медовичем  и  разрешил  Виктору  посетить  Академию.
Сперва его принял Ренуар, весьма ученый, но грубый человек; он держал себя
с  мальчиком  развязно,  и  "Виктор  острил,  что  академик  знал  правила
вежливости не  лучше,  чем  правила  орфографии";  зато  другие  академики
обласкали его, особенно старейший среди них - Франсуа де Нефшато,  который
тринадцатилетним подростком получил премию  в  царствование  Людовика  XV;
тогда Вольтер посвятил его в поэты, написав ему; "Надо же,  чтобы  у  меня
были преемники, и я с удовольствием  вижу  в  вас  своего  наследника".  А
теперь Нефшато с восторгом видел  себя  в  роли  Вольтера.  Этот  любезный
старик  был  поочередно,  как  и  многие  другие,  роялистом,   якобинцем,
министром в годы Директории, графом в наполеоновской Империи. В 1804  году
он сказал папе Римскому: "Поздравляю вас, ваше святейшество,  с  тем,  что
Провидение избрало вас для коронования Наполеона"; в 1816 году  он  наивно
удивлялся, что Людовик XVIII не назначил его пэром Франции.  Ривароль  так
определил его произведения: "Проза, в  которую  затесались  стихи".  В  ту
пору, когда юный Гюго познакомился с Нефшато, тот уже отказался и в  жизни
и в стихах от всяких эпопей, благоразумно сажал в своем огороде  картофель
и пытался закрепить за ним нелепое название - "пармантьер". Встреча с этой
старой знаменитостью поразила школьника Виктора Гюго; Нефшато  рассказывал
о 18-м брюмера, но говорил при этом только о себе. Тогда мальчику  впервые
открылась самовлюбленность литераторов.
   Газеты заинтересовались чудо-ребенком. В пансионе число  его  подданных
возросло за счет почитателей Эжена, и  тот  начал  завидовать.  Неприятно,
когда другой опередит тебя, особенно если удачливый соперник моложе  тебя.