"Разумеется,  стихи  его  были  мало  похожи  на  стихи,  -  рифмы   не
рифмовались, слоги не складывались в стопы, ребенок без посторонней помощи
искал пути в области просодии, читал вслух написанное и, видя, что дело не
клеится, зачеркивал, писал заново, переворачивал, исправлял  до  тех  пор,
пока  стихи  уже  не  царапали  слух.  Ощупью   продвигаясь   вперед,   он
самостоятельно  узнал,  что  такое  размер,  цезура,  рифма,  перекрестное
чередование мужских и женских рифм..."

   Госпожа Гюго без труда царила над умами своих сыновей. Она требовала  и
достигала почтительного и полного повиновения с их стороны.

   "Строгая и сдержанная нежность, постоянная,  непререкаемая  дисциплина,
очень   мало   фамильярности,   никакого    мистицизма,    содержательные,
поучительные беседы, более серьезные, чем обычные разговоры  с  детьми,  -
таковы  были  основные  черты  ее  глубокой,  самоотверженной,  бдительной
материнской любви..."

   Госпожу Гюго отличала властность мужского склада. В романе с Лагори она
больше, чем он, была занята  политическими  страстями.  В  1812  году  она
упорно стремилась сделать его заговорщиком. Возвратившись из Испании,  она
увиделась с ним в  приемной  Венсенской  тюрьмы.  Он  сгорбился,  исхудал,
пожелтел, челюсти его судорожно сжимались. С ним обращались теперь  лучше,
чем вначале. Платье и белье ему починили, а главное, разрешили  иметь  при
себе любимые его книги  -  Вергилия,  Горация,  Саллюстия,  ряд  работ  по
математике, химии и военному  делу.  До  свидания  с  Софи  он  как  будто
смирился со своей участью, и Савари говорил,  что  его  только  вышлют  из
Франции: изгнание - это милосердие тиранов. Вмешательство женщины сильного
характера все изменило.
   С апреля 1812 года она вошла в сношения с аббатом Лафоном, стремившимся
объединить  роялистов  и  республиканцев   в   широком   заговоре   против
императора. Софи добилась (через директора полиции, однокашника Лагори  по
лицею Людовика Великого), чтобы узника  перевели  в  тюрьму  Ла-Форс,  где
режим был таким мягким, что заключенным дозволялось принимать  посетителей
и даже угощать их обедом. Затем Софи Гюго вошла  в  сношение  с  генералом
Мале, "легкомысленным республиканцем", который клялся и божился  Брутом  и
Леонидом,  но  соглашался  порадеть   установлению   власти   "доброго   и
справедливого" короля. Наполеон был в России. Чего легче, как пустить слух
о его смерти и создать временное правительство?
   Лагори не доверял Мале,  считая  его  сумасбродом.  "Тут  нужен  мудрый
человек, - говорил он, - а нам дают фанфарона". Разочарованный узник читал
Саллюстия, восхищался энергией Катилины, но думал: "Какое безумие затеяли!
Лишь только  узнают,  что  известие  ложное,  все  рухнет".  Софи,  натура
страстная, видела впереди только желанные  ей  результаты:  подлый  Савари
арестован, связан; тиран побежден, свобода восстановлена. Утром 23  апреля
1812 года Мале, надев мундир, явился  в  тюрьму  и  сообщил  смотрителю  о
смерти императора: смотритель поверил и освободил Лагори. С отрядом солдат
тот направился в министерство  полиции  и  арестовал  Савари,  герцога  де
Равиго. Софи побежала к своему другу Пьеру Фуше, состоявшему  в  то  время
чиновником военного министерства; через своего шурина, господина Асселина,
секретаря военного совета, он, конечно,  был  в  курсе  военных  новостей!
Очень скоро Софи узнала, что известие о  смерти  императора  опровергнуто,
все заговорщики арестованы и уже готовится  суд  над  ними.  Госпожа  Гюго
возвратилась  на  улицу  Фельянтинок,  где  ее  ждали   сыновья,   безумно
встревоженные  долгим  отсутствием   матери   и   напуганные   слухами   о
государственном перевороте. "Ничего, - сказала она им, - никогда не  нужно
тревожиться. И тем более не надо плакать".
   Для того чтобы следить,  как  развертывается  процесс,  эта  стоическая
женщина отправилась  в  квартиру  Фуше,  все  еще  проживавшего  на  улице
Шерш-Миди, в здании, занятом военным советом. Ту комнату, где  ждала  Софи
Гюго, отделял от зала заседания военного совета только коридор. Все  время
офицеры приносили известия. На  вопрос  председателя  суда,  требовавшего,
чтобы Мале сказал, кто его сообщники, тот будто бы ответил: "Вся  Франция,
сударь, и вы сами, если б я достиг успеха..."  Когда  Софи  передали  этот
ответ, она повторила с жаром: "О да! Вся Франция!" В два  часа  ночи  Пьер
Фуше,  "чистенький  и  боязливый,  как  мышка",  сообщил,   что   вынесено
двенадцать  смертных  приговоров.  Софи  спросила:  "Сегодня  приведут   в
исполнение?" - "Да, в четыре часа, в долине Гренель". Узнав от Фуше, какой
дорогой проедут телеги с телами казненных, она дождалась их  у  заставы  и
проводила до общей могилы единственного человека, которого любила в  своей
жизни.
   В 1813 году генерал Гюго, после поражения Жозефа Бонапарта  в  Испании,
возвратился во Францию. В сентябре он уже был в По вместе с сыном Абелем и
той, которую госпожа Гюго называла то "девица Тома", то "мнимая графиня де
Салькано".

   Госпожа Гюго - своему сыну Абелю, 24 сентября 1813 года:
   "Полагаю, что отцу не вздумается запретить тебе переписываться со мной,
этому не было бы оправдания, как и многому  другому  в  его  поведении,  и
тогда твоим долгом было бы не подчиниться запрещению; так же  как  и  твои
братья должны были бы не подчиниться мне,  если  б  я,  позабыв  священные