Примирение оказалось недолгим. Некий коварный приятель вспомнил историю
Лагори и сказал,  что  опасно  иметь  супругой  возлюбленную  заговорщика.
Генералом Гюго вновь овладел приступ ярости. На  этот  раз  королю  Жозефу
нечего было  возразить.  Леопольд-Сигисбер  выехал  из  дворца  Массерано,
поселил свою любовницу в очаровательном домике в Мадриде, заставил Эжена и
Виктора показаться на  Прадо  в  коляске  вместе  с  ним  и  "графиней  де
Салькано". Но одинокая, покинутая всеми Софи Гюго  вскоре  вновь  пошла  в
гору. Она имела влияние на короля Жозефа и  сумела  убедить  его,  что  ее
отношения с Лагори были невинны. Ведь ее муж, говорила она,  обязан  своим
продвижением на военном поприще "этому  почтенному  человеку".  Так  разве
могла она после стольких услуг, которые им оказал Лагори, не дать  убежище
этому покровителю ее супруга? Король Жозеф еще раз метал громы и молнии  и
объявил губернатору:  "Не  хочу  скрывать  своего  недовольства  вами,  вы
показываете скандальный пример своими раздорами с  женой..."  Наконец,  не
найдя лучшего выхода, Софи Гюго было разрешено возвратиться во  Францию  с
двумя младшими сыновьями, Абель же остался в пажеском корпусе.  Жалованье,
которое полагалось генералу как мажордому королевского  двора  (двенадцать
тысяч франков в год),  должно  было  впредь  непосредственно  пересылаться
генеральше. О разводе больше не могло быть  и  речи.  Для  Софи  это  было
победой.
   Обратный путь  в  охраняемом  караване  был  долгим  и  полным  тяжелых
впечатлений. Дети видели ужасные картины: эшафот,  человека,  казнимого  с
помощью "гаротты", то есть ошейника, который постепенно  стягивали,  чтобы
удавить приговоренного; крест с прибитыми к  нему  окровавленными  кусками
человеческого тела - казненного разодрали на части.  Мрачное  путешествие.
Но Виктор вывез из Испании и другие впечатления, иные картины,  казавшиеся
ему благородными и красивыми. Он смутно понимал, что этот народ  отвергает
власть захватчиков-французов. "Дитя, свобода превыше всего", - говорил ему
Лагори. Что же касается сочетания низменно-безобразного  с  возвышенным  и
несколько театральной напыщенности, которую  он  замечал  и  на  фамильных
портретах во дворце Массерано, и у своих однокашников в коллеже, - все это
ему нравилось.
   Испания всегда привлекала французов, потому  что  человеческие  страсти
сохранили там свою изначальную силу, тогда как в наших общественных рамках
она ослабла. Позаимствовав у испанцев тему своего "Сида", Корнель затронул
за живое французов времен Людовика  XIII.  После  путешествия  по  Испании
юного Виктора Гюго будут преследовать  еще  безыменные  призраки,  которые
станут впоследствии образами Эрнани, Руи Гомеса де Сильва, дона  Саллюстия
и Рюи Блаза; картины, где льется кровь и звенит золото, образ "испаночки с
огромными глазами и длинными косами, золотисто-смуглой, с нежным  румянцем
- четырнадцатилетней андалузки  Пепы..."  [Виктор  Гюго,  "Последний  день
приговоренного к смерти"]. Из  своего  короткого,  но  тесного  общения  с
Испанией он вынес склонность к звучным  словам  и  патетическим  чувствам.
"Право, можно сказать, что душа Виктора Гюго  натурализовалась  в  Испании
после первых же воспринятых ею впечатлений..." Но надо  сделать  оговорку,
что  противовесом  его  испанизму  вскоре  стало  подспудное   воздействие
немецкого романтизма.



3. КОНЕЦ ДЕТСТВА

   Какая радость возвратиться на улицу Фельянтинок! Благодаря  преданности
госпожи Ларивьер  дорожки  в  саду  вычищены,  жаркое  подрумянивается  на
вертеле,  постели  застланы  чистыми  простынями.  Вскоре  отец   Ларивьер
возобновил свои уроки латыни, а сад - уроки поэзии. Виктор и  Эжен  больше
не  ходили  в  школу,  преподаватель  сам   приходил   к   ним.   Директор
Наполеоновского лицея, пожелавший иметь их  своими  учениками,  был  плохо
встречен госпожой Гюго. Она разделяла чувство  ужаса,  которое  внушил  ее
сыновьям интернат. Все  ее  мысли  были  теперь  только  о  них  и  друге,
томившемся  в  заключении;  она  жила  очень  уединенно,  абонировалась  в
"кабинет для чтения" и посылала своих мальчиков выбирать  для  нее  книги.
Одному  было  восемь  лет,   другому   десять,   содержатель   библиотеки,
чудаковатый старичок, носивший, как  во  времена  Людовика  XVI,  короткие
панталоны и узорчатые шерстяные чулки, позволял им  рыться  в  книгах.  Он
допускал их и на антресоли,  отведенные  для  слишком  смелых  философских
трудов и слишком нескромных  романов.  Там  Эжен  и  Виктор,  растянувшись
ничком на полу, знакомились с книгами Руссо, Вольтера, Дидро, Ретифа де ла
Бретона, с  "Фобласом"  и  "Путешествиями  капитана  Кука".  На  замечание
старика Райоля, что опасно давать в руки детей непристойные  романы,  мать
отвечала: "Книги никогда не  причиняли  зла".  Она  ошибалась:  врожденная
чувственность ее младшего сына от такого чтения  обострилась,  но  у  него
развился  и  более  здоровый  интерес  к  необычным,   редким   по   своим
достоинствам произведениям, которые  впоследствии  подсказали  ему  сюжеты
некоторых его романов и пьес.
   Все три брата - Абель, Эжен и Виктор - сочиняли стихи. Виктор исписывал
стихами  целые  тетрадки,  его  поэтические  вкусы,  вполне   естественно,
склонялись к классическим размерам.