тоном) посланием премьер-министру Одилону Барро. Тот  прочтет  послание  в
Законодательном собрании, затем  Гюго  выступит  в  его  поддержку.  Принц
предпочитал людей действия людям принципов, отдавал предпочтение политикам
перед мыслителями, но в тот день  у  него  не  было  выбора.  Ни  один  из
ораторов католической партии не согласился бы принять на себя эту  опасную
миссию. К несчастью, а может быть, к счастью  для  Гюго,  президент  перед
заседанием Законодательного собрания договорился  с  Барро  и  Токвилем  о
компромиссе.  Пусть  Барро  не  зачитывает  послание.  Вопреки  истине   и
правдоподобию он заявит, что письмо президента и  папская  булла  -  "Motu
proprio", по существу, выражают одну и ту же мысль. На самом же  деле  они
были прямо  противоположны.  Но  недобросовестность  не  имеет  границ,  и
сказать можно все что угодно.
   Был ли Гюго предупрежден об изменении тактики? Может быть, он и знал об
этом, но отказался подчиниться новому решению? Одилон  Барро,  который  не
любил его, мог ловко поставить ему ловушку. "Я  не  политик,  -  утверждал
Гюго, - я просто свободный человек". Так или иначе, но  речь  он  произнес
неполитичную. Он защищал письмо Эдгару Нею, но признал  его  бестактным  и
непродуманным (это оскорбило  президента).  Кроме  того,  он  сказал,  что
письмо и папская булла противоположны по содержанию, ибо  у  папы  просили
всеобщей амнистии, а он благословил "массовое  изгнание"  (это  шокировало
Одилона Барро); он посоветовал Ватикану понять свой  народ  и  свою  эпоху
(слова  эти  вызвали  злобный  вой  большинства).  "Значит,  вы  разрешите
сооружать виселицы в Риме под  сенью  трехцветного  знамени?..  Невозможно
допустить, чтобы Франция так  обращалась  со  своим  знаменем,  чтобы  она
расточала  свои  деньги,  деньги  народа,  терпящего  лишения,  чтобы  она
проливала кровь своих доблестных солдат и  пошла  бы  на  все  эти  жертвы
впустую... Нет, я обмолвился,  ради  того,  чтобы  все  это  принесло  нам
позор..." [Виктор Гюго. Речь в Законодательном собрании от 19 октября 1849
г. Римская экспедиция ("Дела и речи", "До изгнания")]
   Речь была прекрасна, но никакая речь не может убедить Собрание, которое
настроено определенным образом. Левая аплодировала: Гюго лил  воду  на  ее
мельницу. Монталамбер сказал, что эти аплодисменты были  карой  для  Гюго.
Последний  ответил:  "Ну  что  ж,  я  принимаю  эту  кару  и  горжусь  ею.
(Длительные аплодисменты на скамьях левой.) Было время - да  позволит  мне
господин Монталамбер сказать это с чувством глубокой  жалости  к  нему,  -
когда он более достойным образом применял  свое  красноречие.  Он  защищал
Польшу, как я теперь защищаю Италию. Тогда я был рядом с  ним.  Теперь  он
против  меня.  Это  объясняется  очень  просто:  он  перешел  на   сторону
угнетателей, а я остаюсь на стороне  угнетенных..."  [Виктор  Гюго.  Ответ
Монталамберу от 20 октября 1849 г. ("Дела и речи", "До изгнания")]
   Разрыв   с   "бургграфами"   стал,   таким   образом,    окончательным.
Незамедлительно наступил и разрыв с Елисейским дворцом. Луи-Наполеон,  при
своей склонности к двурушничеству,  не  мог  одобрить  прямолинейности.  В
последний момент он решил "занять умеренную позицию", а Виктор Гюго  своей
неистовостью разрушил его планы. У  одного  были  аппетиты,  у  другого  -
убеждения. Говорили, что поэт  и  президент  обменялись  резкими  словами.
"Эвенман" писала: "Интриги, которые плетут правые в  Елисейском  дворце  в
течение двух дней, увенчались  успехом..."  Другие  утверждали,  что  Гюго
потребовал себе пост министра и, не получив его, перешел в ряды оппозиции.
"На это я могу ответить лишь одно: никогда в моих беседах с Луи Бонапартом
или с теми, кто говорил от его имени, не возникал подобный  вопрос.  Пусть
попробует  кто-нибудь  представить  доказательство  или   хотя   бы   тень
доказательства, что это неверно..." Но никто этого не сделал.
   Двадцать пятого ноября 1849 года в "Эвенман" была напечатана  следующая
заметка: "С понедельника, с того дня, когда происходил обед у  президента,
то есть за три дня до дискуссии в Собрании, господин Виктор Гюго  ни  разу
не был в Елисейском дворце и  не  вел  никаких  разговоров  с  президентом
Республики..." С этого времени газета не переставала осуждать  президента:
"Разве господин Луи-Наполеон не  замечает,  что  его  советники  -  плохие
советники, которые стремятся заглушить в нем все  благородные  порывы?"  В
этом изменении курса нет ничего предосудительного.  Сохранять  преданность
вероломному правителю и по-прежнему оказывать ему поддержку, меж  тем  как
он не оправдывает возлагавшихся на него надежд, - это означало бы изменить
самому себе.



3. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА И СМЯТЕНИЕ ЧУВСТВ (1850-1851)

   Гюго был одним из тех редкостных людей,
   которые всегда стремятся к свободе,  как к
   источнику всякого блага.
   Ален

   Годы 1850 и 1851-й - для  Гюго  время  острых  политических  схваток  и
душевных волнений. После разрыва с Елисейским дворцом он резко выделялся в
Национальном  собрании   среди   других   политических   деятелей.   Левые
рукоплескали ему за то, что в своих речах  он  блестяще  защищал  принципы
свободы, но все же  не  признавали  его  по-настоящему  своим  соратником;
депутаты правой его освистывали, выказывали ему презрение как  перебежчику