| |
следовать лишь голосу своей совести. Совесть позволила ему на время
выборов объединиться с этой партией. К тому же в нем еще жив был
предрассудок: он верил в возможность демократической монархии, он
оставался "человеком порядка". Но если в нем и сохранилось что-то от
солдата Национальной гвардии - то от "Национальной гвардии героических ее
времен". Тирады героев-идеалистов в его драмах выражали его подлинные
чувства. Цинизм ему был отвратителен. Его возмущали подлые речи, которые
раздавались не столько с трибуны, сколько в комиссиях и в кулуарах. Когда
он понял истинные намерения Фаллу и Монталамбера относительно рабочего
вопроса, он почувствовал к ним "какой-то ужас" и отошел от них.
Арман де Мелен, честный человек, которого его политические друзья
называли сумасшедшим, после Июньского восстания 1848 года добивался, чтобы
была создана большая парламентская комиссия для обследования моральных и
материальных условий жизни народа. Рассмотрение этого проекта все
откладывалось, и большинство депутатов уже считало его похороненным, как
вдруг Мелен, к ужасу "бургграфов", сам внес свое предложение. Тотчас
началось ловкое маневрирование. Прямо отвергнуть это предложение считали
недипломатичным - куда умнее было выхолостить его содержание. Виктор Гюго,
при котором "эти господа" говорили откровенно, считая его пешкой,
человеком несколько наивным и послушным, слышал, как они заявляли, что "во
времена анархии лучшее средство - это сила", что предложение Мелена -
завуалированная программа социализма, что его следует похоронить приличным
образом, и тому подобные милые слова.
Несмотря на поддержку избирателей улицы Пуатье, Гюго оставался
представителем "отверженных". Веря лишь собственным глазам, он побывал в
Сент-Антуанском предместье и в трущобах Лилля и сам увидел, что
представляет собою нищета. Он пожелал не только сказать об этом, но и
опровергнуть жестокие речи, которые он слышал. Какой поднялся тогда вопль
негодования! Как? Член партии порядка осмелился утверждать: "Я выражаю
мнение тех, кто считает, что нужду и лишения можно ликвидировать!" Более
того, он предал огласке разговоры, которые велись тайно: "Речи, которые
здесь произносят с трибуны, предназначаются для толпы, а закулисные
сговоры предназначаются для голосования. Так вот, что касается меня, то я
не желаю закулисных сговоров, когда дело идет о будущем моего народа и о
законах моей страны. Я оглашаю с трибуны то, что высказывают тайком в
кулуарах, я разоблачаю скрытые влияния. Это мой долг..." [Виктор Гюго.
Речь в Законодательном собрании от 9 июля 1849 г. О нищете ("Дела и речи",
"До изгнания")] В зале зашумели, заволновались. Общеизвестно, что писатель
всегда в какой-то степени опасен для общества, но ведь Гюго-то был допущен
в святая святых. Как же он смеет выдавать семейные тайны!
"Нужно воспользоваться молчанием, к которому приведены анархические
страсти, для того чтобы произнести слово в защиту народных интересов.
(Волнение в зале...) Нужно воспользоваться исчезновением духа революции,
чтобы оживить дух прогресса! Нужно воспользоваться спокойствием, чтобы
восстановить мир, не только на улицах, но настоящий, окончательный мир,
мир в сознании и в сердцах! Одним словом, необходимо, чтобы поражение
демагогии стало победой народа" [там же].
Во время парламентских каникул в августе 1849 года в Париже был созван
Конгресс мира. На нем были представлены основные государства Европы.
Виктора Гюго избрали председателем. Некоторое время он питал надежду, что
в борьбе на два фронта - против бессердечных людей и против санкюлотов -
ему окажет поддержку правительство. "Эвенман" высказала пожелание, чтобы
была основана, помимо белой и красной, промежуточная - синяя партия,
которую возглавит президент. Но никогда авторитет Гюго в палате не падал
так низко, как в то время. Консерваторы прерывали его речи саркастическими
возгласами и улюлюканьем; левые его не поддерживали, он оставался в
одиночестве. Его пламенные речи не имели никакого значения. В
Законодательном собрании имеет значение не то, что говорят, но почему это
говорят. Виктор Гюго совершенно не знал правил парламентской стратегии. К
тому же он заучивал свои речи, а не импровизировал их и потому не мог
приноровиться к реакции аудитории. Предполагая, что в определенном месте
его прервут, он ожидал этого момента, и, когда этого не происходило, он
как бы терял равновесие и падал в пустоту. Луи-Наполеон был не из тех, кто
согласится долго иметь соратником человека невлиятельного. Неминуемо
должен был произойти разрыв, и он был резким.
Для того чтобы угодить большинству католической партии, президент
организовал военную экспедицию в помощь папе, против Римской республики
Мадзини. Генерал Удино захватил Рим и восстановил светскую власть папского
престола. Луи-Наполеон, понимая, что воинствующий клерикализм "бургграфов"
не пользуется популярностью, написал своему адъютанту Эдгару Нею письмо,
которое было опубликовано: он выражал желание, чтобы в Италии была
восстановлена свобода и объявлена всеобщая амнистия для итальянского
народа. "Знамя Франции, - писала "Эвенман", - обеспечит процветание
свободы в Италии". Пий IX, не оказав уважения своему заступнику,
опубликовал буллу "Motu proprio" ("По собственному почину"), где он
утверждал абсолютизм папской власти. Тьер посоветовал примириться с этой
буллой и был поддержан большинством католической партии во главе с
Монталамбером. Гюго, голосовавший против предложения Тьера, обедал 16 (или
17) октября в Елисейском дворце. Было условлено, что принц заменит свое
письмо Эдгару Нею (противоречащее конституции, написанное слишком властным
|
|
