|
И молвила с улыбкой чинной:
"Я Пепа!" - поклонившись мне.
Я почитал себя мужчиной
Там, в завоеванной стране...
Ее шиньон был в тонкой сетке
С каскадом золотых монет,
И в пламенных кудрях кокетки
Струился золотистый свет.
Под солнечным лучом блистали
Жакета бархат голубой,
Муар на юбке цвета стали
И шаль с каймою кружевной.
Дитя - но женщина... И Пепе
Не покориться я не мог.
Сковали душу мне, как цепи,
Одетый в бархат локоток,
Янтарное колье на шее,
Куст роз под стрельчатым окном...
Пред ней дрожал я, цепенея,
Как жалкий птенчик пред орлом.
В смущеньи, сам себя не слыша,
Я что-то ей пролепетал...
Она шепнула строго: "Тише!" -
Но пыл мой только жарче стал.
А тут же, во дворце, где в зале
От витражей полутемно,
Солдаты в домино играли
И пили старое вино
[Виктор Гюго, "Песни дедушки о днях его детства";
"Пепита" ("Искусство быть дедом")].
Шел июнь 1811 года. Король Жозеф находился в Париже по случаю крещения
короля Римского. Кто же сообщит генералу Гюго о приезде его семьи? Госпожа
Гюго еще раз обратилась к своему обязательному деверю Луи. Известие было
встречено бурным гневом - с губернатором Гвадалахары чуть не случился
удар. Как! Эта женщина, отказывавшаяся быть ему женой, вздумала
преследовать его даже в Испании? Он тотчас приказал составить прошение о
разводе ввиду серьезного оскорбления, нанесенного ему как мужу. А пока
что, до решения дела в суде, он требовал, чтобы дети оставались при нем.
Пора положить конец их постоянным каникулам, заявлял он. Пусть Абель будет
одним из пажей короля Жозефа, его оденут в красивый голубой мундир с
серебряными аксельбантами; Эжена и Виктора отдадут в дворянский коллеж
(монастырь святого Антония Абадского) - на поступление туда им давал право
графский титул, полученный их отцом в Испании. Мрачное здание, еще более
мрачные наставники. Маленьких французов принял на свое попечение худой и
бледный, угрюмый монах дон Базилио. Оставшись одни во внутреннем дворе,
они разрыдались. Ночным надзирателем, следившим за дортуаром, где спали
сто пятьдесят школьников, состоял горбун в красной шерстяной куртке, синих
коротких панталонах и желтых чулках - настоящий придворный шут. Испанцы
называли его Corcoveta [Горбун (исп.)].
Ученики должны были по очереди исполнять обязанности причетников в
церкви, но Софи Гюго, вольтерьянка, женщина неверующая, сказала дону
Базилио, что ее сыновья не католики, а протестанты. С ними, однако,
обращались уважительно, так как их отца было опасно задевать, и к тому же
они, к удивлению монахов, проявили большие познания в латыни. В какой же
класс их посадить? Переводить "Epitome" и "De viris" было для обоих уже
детской игрой. С Вергилием и Лукрецием они справлялись довольно хорошо.
"Что же вы переводите в восемь-то лет?" - спросил изумленный монах.
"Тацита", - ответил маленький Виктор. Школьники-испанцы открыто желали
поражения Наполеону. Эжен подрался из-за этого с юным графом де
Бельверана, а Виктор - с безобразным рыжеволосым и курчавым мальчуганом по
фамилии Элеспуру. Коллеж стал для них адом.
А между их родителями отношения все ухудшались. Возвратившись в Мадрид,
король Жозеф нашел там бесчисленные жалобы и ходатайства графини Гюго. Он
ее вызвал, выслушал и тотчас приказал генерал-губернатору явиться в
Мадрид. Генерал примчался и, когда король предъявил ему ультиматум,
уступил по всем пунктам: согласился принять предложенный ему пост в
Мадриде, жить во дворце Массерано, взять своих сыновей из коллежа и тотчас
же дать три тысячи франков своей жене, у которой уже не было ни гроша.
Генерал Гюго - графине Гюго:
"Нынче вечером, после обеда у его величества, я приеду навестить тебя.
Посылаю ящик свечей. До свидания, друг мой. Верь моей привязанности".
|
|