тогда как им следовало после  слова  "незаконнорожденного"  приписать  "но
усыновленного". В 1831 году Катрина, в свою  очередь,  забрала  ребенка  у
отца и официально усыновила его 21 апреля. Слишком поздно. Отец имел право
первенства. Тщетно Катрина Лабе пыталась бороться, то пряча любимого  сына
под кроватью, то заставляя его выскакивать в окно.  В  конце  концов  "суд
отдал  приказ  полицейскому  комиссару  забрать   у   матери   семилетнего
Александра Дюма-сына и поместить его в пансион".
  Нетрудно представить, какое  смятение  внесла  в  душу  ребенка  долгая
борьба между родителями. Он хотел бы уважать обоих, но все же ему пришлось
сделать выбор, и он встал  на  сторону  матери.  Она  призывала  его  быть
свидетелем того, как плохо заботится о них отец. Он и сам видел, что  мать
ведет безупречную жизнь, тогда как отец сожительствует с  чужой  женщиной.
Он начинал смутно понимать, что его мать в чем-то  серьезно  обидели,  что
она жертва несправедливости. Дети никогда не говорят о том, что у  них  на
сердце, свое тщательно скрываемое горе они выдают лишь  припадками  гнева,
которые нам кажутся беспричинными. В сорок два  года  Дюма-сын  признается
своему другу, что он "так никогда и не простил отца".
  Когда  маленького  Александра  заставили  жить  под  одной   крышей   с
любовницей отца, он взбунтовался. Госпожа Крельсамер, пытавшаяся приручить
единокровного брата своей дочки, натолкнулась на  жестокое  сопротивление.
Она писала Дюма:

  "Мой друг, ты знаешь, как я люблю твоего сына, знаешь, что я с  ним  не
только не строга, а наоборот, очень снисходительна. Так вот, мой  друг,  я
должна тебе сказать, что ты не сможешь воспитать его дома. В самой  основе
его воспитания есть нечто порочное, и это необходимо исправить  как  можно
скорее. Он, несомненно, очень  бы  к  тебе  привязался,  если  бы  ты  мог
постоянно им заниматься, но сколько времени ты можешь ему  уделить?  Самое
большее - часа два в день... В  твое  отсутствие  никто  не  может  с  ним
сладить. Даже причесать его не удается. Не помогают ни просьбы, ни угрозы.
Он не хочет учиться читать и писать и предается шалостям с таким буйством,
что я зачастую вынуждена его бранить. Но самое худшее, корень всего зла  в
том, что ему разрешают видеться с матерью  по  воскресеньям  и  четвергам.
После свиданий с ней он возвращается еще более  своенравным,  капризным  и
угрюмым, чем обычно. Я твердо убеждена в том,  что  мать  настраивает  его
против нас и даже против тебя. Он больше не справляется о тебе, как бывало
в первые дни. Он думает лишь об одном - о матери. Все остальные  для  него
ничего не значат. Во вторник он вернулся домой в три часа, и - что  же  ты
думаешь? - завтра он снова идет к ней. Она  сама  придет  за  ним,  я  он,
наверное, останется у нее ночевать и проведет  гораздо  больше  времени  с
ней, чем без нее. Вот в чем корень зла, и день  ото  дня  положение  будет
лишь ухудшаться.
  Сегодня Адель водила его гулять... Он устроил  скандал,  требуя,  чтобы
она вела его к матери, вернулся весь в слезах,  разозлившись  оттого,  что
его желание не исполнили. Чем больше он ее видит, тем больше  ему  хочется
ее видеть и тем больше он отчуждается от тебя.  И  твердость,  которую  ты
было проявил, не принесет из-за этого никаких  плодов.  Ты  ставишь  между
собой и сыном женщину, которая все  свои  силы  направляет  на  то,  чтобы
вытеснить тебя из его сердца. И придет время, когда  ребенок,  исполненный
любви к матери, скажет тебе: "Ты разлучил меня с матерью, ты был жесток  к
ней". Вот чему его будут учить...
  Я глубоко убеждена в своей правоте, мой ангел, и будь я твоей женой,  а
этот ребенок - нашим сыном, я сказала бы то  же  самое.  Твой  мальчик  во
многих вещах обладает сообразительностью десятилетнего, но он всегда будет
верить матери во всем и скорее, чем тебе.  Если  ты  хочешь  предотвратить
это, нельзя терять времени, ты и сам потом  будешь  радоваться  тому,  что
разлучил его, по крайней мере на некоторое время, с матерью. Было бы очень
хорошо, если бы ты написал ей об этом. Целую тебя тысячекратно, мой ангел,
и не забудь порвать это письмо".

  Дюма, которому быстро наскучила эта борьба, решил снова поместить  сына
в  пансион.  Сначала  суд  департамента  Сены  выбрал   заведение   Вотье,
находившееся на  улице  Монтань-Сент-Женевьев.  Дюма-сын  описал  в  "Деле
Клемансо" последний день, который он провел с матерью, серебряные бокал  и
прибор, которые купила ему бедная женщина, узелок с  вещами,  который  она
ему приготовила: "Каждая из этих вещей говорила о деньгах, заработанных  в
поте лица, о работе, продолжавшийся далеко за полночь, а иногда и до зари.
Сознает ли человек, который делает матерью бедную девушку и заставляет  ее
содержать ребенка на свои заработки, сознает ли он всю меру своей вины?.."
Привыкший к нежной материнской опеке, мальчик глубоко страдал от  жестоких
нравов мужской школы, к которым никак не мог привыкнуть.



Глава шестая
ПАРИЖ В 1831 ГОДУ

  Париж не устраивала революция, остановившаяся на полпути. Как  и  Дюма,
столица дулась на режим.  Каждый  вечер  около  театров  Жимназ  и  Амбигю
мальчишки швыряли камнями в полицейских.  Театральная  публика  продолжала