постараюсь зайти к вам в ложу. Ваш друг А.Д.".

  Были  все  основания  опасаться,  что  "Антони"  лишь  усугубит  ярость
покинутой женщины. Весь Париж сразу же узнал Адель д'Эрве,  сходство  было
слишком очевидным: муж - офицер,  единственная  дочь,  характерные  детали
туалета, любимые словечки. Мелани, публично скомпрометированная,  обвиняла
Дюма в том, что он "вывел ее в пьесе".

  "Вскоре,  -  жаловалась  она,  -  и  мой  добродетельный  отец  и   моя
подрастающая дочь будут видеть в госпоже Вальдор лишь героиню "Антони".

  А когда оказалось, что роль Адели исполняет не мадемуазель Марс, а Мари
Дорваль, Мелани и вовсе рассвирепела, увидев, что ее играет  соперница.  И
еще одно усугубляющее обстоятельство: другая соперница, Белль  Крельсамер,
исполняла небольшую роль  мадам  де  Кан  под  оскорбительным  псевдонимом
"мадемуазель Мелани", и весь театр говорил о маленькой  Мари-Александрине,
дочери актрисы и автора.
  Когда пьеса была опубликована, госпожа Вальдор сочла, что  ей  нанесено
новое оскорбление:  вместо  предисловия  книге  было  предпослано  в  виде
"посвящения, понятного лишь ей одной", стихотворение, написанное два  года
тому назад, в те времена, когда Дюма ее любил  и  ревновал  к  безобидному
капитану Вальдору:

  В минуты нежности, восторженной и зыбкой,
  Ты говорила мне, с трудом скрывая страх:
  "Скажи мне, почему горька твоя улыбка
  И слезы почему в глазах?"
  Знать хочешь, почему? Среди восторгов Страсти
  Я мучусь ревностью, я позабыл о том,
  Что счастлив в этот миг: мне сердце рвет на части
  Мысль о грядущем и былом.
  И даже поцелуй приносит мне страданье:
  Пусть пылок он, но мне напомнил этот пыл,
  Что первые твои восторги и желанья
  Не я зажег и пробудил!

  Затем Мелани Вальдор смирилась. Пережив разочарование в любви,  она  не
перестала заниматься литературой. У нее  был  салон   Дюма,  прославленный
автор "Антони", был бы незаменимым его украшением. "Вы придете, не  правда
ли? Будет Гюго. Поболтаем о том о сем. Вы доставите мне такую  радость..."
Она просила поддержать ее во мнении критики: "Мне  очень  важно,  чтобы  о
моих стихах заговорили в обществе..." В соответствии с лучшими  традициями
она предлагала ему дружбу:

  "Любовь, которой больше  нет,  превратилась  в  некий  культ  прошлого.
Похвалы в ваш адрес снова возвращают мне вас. Тогда мне кажется,  будто  я
снова завоевала вас и вы принадлежите мне. Ах, все, что в вас есть доброго
и хорошего, связало наши души нерасторжимыми узами. Отныне я буду жить  не
для себя, и, если я буду знать, что вы счастливы, любимы и  почитаемы,  вы
возродите меня к новой жизни. Прощайте, друг мой, брат мой, прощайте..."

  Обе женщины, Мелани Первая и Мелани Вторая,  продолжали  еще  некоторое
время писать друг другу оскорбительные письма. Поэтесса обвиняла актрису в
том, что она перехватывает ее письма  к  Дюма  и  пересылает  их  капитану
Вальдору, чтобы повредить ей. Дюма добился возвращения украденных писем  и
лояльно передал их своей корреспондентке. Последняя требовала  от  него  и
других услуг, несколько необычного свойства:

  "Я  предпринимаю  в  настоящее  время  кое-какие  меры  к  тому,  чтобы
перевести Вальдора в Париж. Если Вы можете мне в  этом  помочь,  буду  Вам
весьма признательна..."

  Последнее письмо Мелани Вальдор было столь же путаным, сколь бесконечно
длинным.

  "Александр, друг  мой,  несмотря  на  все  твои  недостатки,  ты  лучше
большинства мужчин. Я сравниваю тебя с ними и больше не краснею пои  мысли
о  том,  что  любила  тебя...  Извинением  тебе  служит  твой  возраст   и
африканский темперамент: когда ты меня любил, ты  был  еще  молод  и  чист
душой  ты не готовил хладнокровно мое падение  ты не прибегал к  хитростям
и уловкам, чтобы погубить меня... Любовь  твоя  была  безыскусна  и  чужда
расчетливости..."

  Она извинялась за то, что плохо приняла посвящение к "Антони", понятное
лишь им двоим  мнимый друг дал ей плохой совет.

  "О, прости мне мои письма, прости все, что я писала  об  "Антони"  и  о
стихах. Все это  было  написано  под  его  диктовку.  Он  хотел,  чтобы  я
возвратила тебе  "Антони"  и  книги  Байрона.  У  меня  на  это  недостало
смелости... Теперь я понимаю, как жестоко я ошибалась, поверив  тому,  что