Графолог наверняка увидел бы  в  этом  свидетельство  тщеславия,  впрочем,
мальчик и впрямь любил похвастаться. Стоило ему прочесть Библию, Бюффона и
трактат по мифологии, принадлежащий  перу  его  земляка  Демутье,  как  он
решил, что знает все  на  свете,  и  с  апломбом  вмешивался  в  разговоры
взрослых, делая им замечания серьезным, наставительным тоном,  за  что,  к
своему  великому  изумлению,  "гораздо  чаще  получал  пинки  в  зад,  чем
похвалы". Мать, беспокоясь  о  его  будущем,  попыталась  было  учить  его
музыке, но оказалось,  что  он  начисто  лишен  слуха.  Зато  он  научился
танцевать, фехтовать, а немного позже и стрелять. И делал все это отлично.
  В десять лет он  увлекся  физическими  упражнениями  и  мечтал  лишь  о
саблях, шпагах, ружьях и пистолетах. Главную роль в его  жизни  играла  не
семья, а лес. Вокруг  Вилле-Коттре  были  огромные  леса,  и  все  местные
сорванцы бегали туда охотиться, ставить силки, играть в дикарей и  дружить
с браконьерами.
  Дюма было десять лет, когда один из его  родственников,  аббат  Консей,
умер, завещав ему  стипендию  в  семинарии  при  условии,  что  он  примет
духовный сан. Бедная мать, не знавшая, куда его определить, ухватилась  за
эту возможность и умоляла сына пойти в семинарию хотя  бы  для  пробы.  Он
поначалу согласился и получил от нее двенадцать су на чернильницу - такую,
как у семинаристов. На эти деньги он купил хлеба, колбасы и отправился  на
три дня в лес охотиться на птиц. На четвертый день он вернулся домой.
  Блудным сыновьям обычно оказывают самый горячий прием. И мать,  изрядно
натерпевшаяся страху, обняла его, расцеловала, пообещала никогда больше не
упоминать о семинарии и послала его в местный коллеж аббата Грегуара.
  Святой  отец  вскоре  понял,  что,  хотя  Дюма  и  сердечный   мальчик,
непомерная гордыня мешает ему  проявлять  добрые  чувства.  Александр  был
тщеславен, часто дерзил. Он мало чему  научился:  усвоил  начатки  латыни,
начатки грамматики да  еще  усовершенствовал  свой  почерк,  приделывая  к
буквам всевозможные росчерки,  сердечки  и  розочки.  Почерк  его  вызывал
смешанное чувство восторга и отвращения. Что касается молитв, то  тут  он,
как и в арифметических действиях, не  пошел  дальше  первых  трех:  " ater
 o ter, Ave Maria, Credo" ("Отче наш, Богородице Дево радуйся, Верую"). По
своим наклонностям он оставался тем  же  бродягой,  дикарем  и  сорванцом,
которого больше волновали звуки,  пробуждающиеся  в  лесу  с  наступлением
ночи.
  Мать его, превосходная женщина, работящая  и  робкая,  узнавала  своего
обожаемого  мужа  в  этом  рослом  мальчике  с  африканской   наружностью,
мускулистом  и  сильном,  которому  в  десять   лет   давали   не   меньше
тринадцати-четырнадцати.  Находясь  полностью  под   его   влиянием,   она
позволяла ему делать все, что взбредет в голову. Впрочем, ей  не  пришлось
одной воспитывать этого славного и необузданного дикаря: верные друзья  не
бросили ее в беде. На специалистах в отличие от политических  деятелей  не
отражаются смены режимов, и  Девиолен,  хоть  он  и  служил  империи,  при
Бурбонах остался на том же посту инспектора лесов  пост этот придавал  ему
огромный авторитет в глазах юного Александра. Вспыльчивый и ворчливый,  но
по сути своей добрейший человек, он казался мальчику "королем  деревьев  и
императором листьев".
  Опекуном Александра генерал  Дюма  назначил  другого  их  соседа,  Жака
Коллара,   человека   приветливого   и    веселого     жена    его    была
незаконнорожденной дочерью герцога Орлеанского (Филиппа Эгалите) и госпожи
де Жанлис. Рассказы госпожи Коллар  знакомили  маленького  Дюма  с  эпохой
старого режима так же, как рассказы матери - с эпохой империи.
  То была грандиозная и небывалая  эпоха.  Через  Вилле-Коттре  проходили
вражеские войска, и маленький Дюма во время  французской  кампании  видел,
как по городу ехал русский император  в  сопровождении  казаков.  Заслышав
топот конницы, женщины укрылись  в  погребе,  но  ребенок,  уцепившись  за
оконную задвижку, не дал себя  увести  и  следил  за  боями.  Несмотря  на
жестокость императора по отношению к семье Дюма, мать и сын слыли в городе
бонапартистами. Вилле-Коттре оставался верен монархии.  После  реставрации
мальчишки толпами приходили под окна  вдовы  и  кричали:  "Да  здравствует
король!" Но Дюма оставались верны мундиру генерала  и  в  глубине  души  -
Республике.
  В 1815 году, когда Наполеон ждал своего  часа  на  острове  Эльба,  два
генерала, братья Лальманы, участвовавшие в заговоре против Людовика XVIII,
были арестованы полицией Вилле-Коттре и  освистаны  населением  роялистски
настроенного городка. Госпожа Дюма была возмущена оскорблением, нанесенным
эполетам, которые когда-то носил ее муж.
  "Послушай, мой мальчик, -  сказала  она  сыну,  -  мы  сейчас  совершим
поступок, который может нас жестоко скомпрометировать, но в память о твоем
отце мы обязаны сделать это".
  Она повезла сына в Суассон, где содержались в заключении Франсуа и Анри
Лальманы,  и  велела  двенадцатилетнему  ребенку  передать  им  золото   и
пистолеты. Он  храбро  выполнил  свою  миссию.  Но  братья,  знавшие,  что
император, только что высадившийся во Франции, спасет  их,  отказались  от
денег и  оружия.  Однако  маленького  Дюма  это  приключение  утвердило  в
уважении  к  себе,  в  любви  ко  всему  романтическому  и  во  врожденном
стремлении играть роль Вершителя Правосудия.
  Во время Ста дней Наполеон дважды проезжал через Вилле-Коттре: в первый
раз - направляясь на север,  где  он  предполагал  соединиться  с  армией,
второй раз - после Ватерлоо, больной, безучастный ко всему окружающему,  с