причаститься и написать завещание. Он вел себя необычайно мужественно... В
разгар этих ужасных испытаний здесь появились Лидия и ее мать, чем  я  был
пренеприятно удивлен: они прибыли сюда, как только прослышали о несчастном
случае, разыграли драму  и  пытались  достигнуть  примирения.  Но  все  их
старания были напрасны, и они отбыли, так и не повидав твоего брата...  Но
я не счел возможным отказать им в удовольствии видеть  ребенка  и  посылал
его к ним каждый день..."

  Канцлер, "фаталист, наделенный неистощимой терпимостью", ни  словом  не
обмолвился о скандале. Он терпеть  не  мог  семейных  сцен.  Да  и  потом,
государственному деятелю,  находящемуся  у  кормила  власти,  не  пристало
ссориться с несметно  богатым  губернатором  Москвы,  тем  более  что  его
собственный внук являлся наследником этого губернатора. И  он  посоветовал
сыну  достигнуть  соглашения,  но  не  идти  на  примирение,  потому   что
прекрасная Лидия только и делала, что  меняла  любовников:  за  Воронцовым
последовал   Барятинский,   за    Барятинским    -    Рыбкин,    за    ним
Друцкой-Соколинский. Дюма-сын никогда больше ее не видел. Узнав, что Лидия
порвала с мужем и путешествует по Саксонии, он посылал в Дрезден, потратив
на это много денег, Элизу де Кореи, но все было напрасно.

  Дюма-сын - Элизе де Кореи, Брюссель, 12, декабря  1851  года:  "Дорогая
Элиза, пишу вам из Брюсселя, где живу вместе с отцом.
  Он проиграл процесс, и  ему  придется,  возможно,  выложить  из  своего
кармана двести тысяч франков, так что, пока  это  дело  не  уладится,  ему
лучше находиться подальше  от  Парижа...  Я  только  что  отправил  письмо
графине. Я сообщил  ей,  что  нахожусь  в  Бельгии...  Напоминаю  о  вашем
обещании писать мне правду, всю правду... Красный воск - для  ваших,  воск
другого цвета - для ее писем".
  26  декабря  1851  года:  "Постарайтесь  увидеть  графиню,  это   самое
главное..."

  Но связаться с графиней оказалось невозможно. Для нее роман с  ним  был
давно забытым приключением. Дюма, наверное, долго и горестно размышлял  об
испорченности и лживости этого юного существа, которое  когда-то  казалось
ему столь нежным. Эта встреча имела влияние на всю его  жизнь.  Всю  жизнь
ему будут нравиться жестокие кокетки и никогда - искренне любящие женщины,
на чувства которых  он  мог  бы  положиться.  На  всю  жизнь  он  сохранит
отвращение к адюльтеру и его последствиям.  И  лишь  в  1852  году  другая
славянская красавица, княгиня Надежда Нарышкина, наперсница и  соучастница
Лидии Нессельроде, на словах передаст ему весть о  разрыве.  Как  вестница
заняла место той, которая ее послала, мы узнаем в свое время.
  Связь с  Мари  Дюплесси  смягчила  сердце  Дюма-сына   связь  с  Лидией
Нессельроде иссушила  его.  Неосторожное  слово  -  и  ребенок  взрослеет,
обманутая любовь - и человек ожесточается.




ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. ОТЕЦ И СЫН

  Той старой набережной я не позабыл,
  Теснее круг друзей, но не иссяк их пыл.
  Виктор Гюго, "Александру Дюма"

Глава первая
БЛЕСТЯЩИЙ ИЗГНАННИК

  1851 год принес Дюма-отцу да и  Дюма-сыну  много  огорчений.  Служители
правосудия ополчились на добродушного великана.  Обычная  жизнерадостность
ему изменила. Государственный переворот подоспел очень кстати  он дал Дюма
возможность  ускользнуть  от  кредиторов  и  от  суда,  не  уронив  своего
достоинства. Он эмигрировал в Бельгию подобно Виктору  Гюго   однако,  как
говорили тогда, Гюго бежал от произвола и притеснений тирана, Дюма же - от
повесток   и   предписаний   судебных   исполнителей.   Суждение   слишком
поверхностное. Хотя покинуть Париж  Дюма  вынуждали  прежде  всего  личные
интересы, отношения его с  новым  властителем  оставляли  желать  лучшего.
Поначалу, когда принц Бонапарт стал президентом, Дюма,  как  Виктор  Гюго,
как Жорж Санд, возлагал известные надежды на бывшего  карбонария.  Позднее
он решительно осудил государственный переворот. В  Брюсселе  он  до  конца
оставался самоотверженным другом изгнанников. Не принадлежа к их числу, он
мог, когда ему заблагорассудится, наезжать из Брюсселя  в  Париж,  где  он
оставил свою  новую  юную  подопечную  -  Изабеллу  Констан,  по  прозвищу
Зирзабель.  Но  всякий  раз  он  оставался  во  Франции  ненадолго,  чтобы
кредиторы не успели его настичь.
  5 января 1852 года обстановка квартиры, которую Дюма занимал  в  Париже
(и которую тщетно пытался перевести на имя своей дочери  Мари,  тогда  еще
несовершеннолетней),  была  продана  по  "иску  владельца,  в   возмещение
задержанной квартирной платы". Выручка от аукциона превысила  сумму  долга
всего на 1870 франков 75 сантимов.  Это  был  в  то  время  весь  наличный
капитал семейства Дюма.