вспыхнула 
ли ссора, как это часто бывает, вследствие недоразумения, из-за необдуманных 
слов, 
беспричинных или необоснованных предположений, которые в пылу страстей 
превратились в бесспорные истины? Увы, судить об этом мы можем лишь на 
основании 
имеющихся в нашем распоряжении писем, по своему тону весьма взвинченных, авторы 

которых приписывают друг другу самые недостойные намерения. "Нас обвиняют, 
Фенеона, Люса и меня, в том, что мы действовали как мошенники", - скажет 
Синьяк; для 
него цель Кана очевидна: поэт хотел бы "иметь все картины Сёра из тщеславия и в 
целях 
рекламы".
      Как бы то ни было, находясь в Бельгии, Мадлен - а ей мадам Кан, по словам 

Синьяка, "имела низость" показать касающееся ее письмо Фенеона - обрушила свой 
гнев на парижских друзей, не скупясь на обвинения. Жорж Леммен также занял 
сторону 
Мадлен. Страсти накалились. В конце концов Кан и Леммен поехали в Париж, чтобы 
провести "расследование" на месте.
      Взбешенному Синьяку, обратившемуся за помощью и разъяснениями к Тео ван 
Риссельбергу, последний ответил, что их, Синьяка, Фенеона и Люса, упрекают:
      "1. В том, что они защищают интересы семьи Сёра в ущерб его вдове, 
которая 
таким образом оказалась обездоленной. 2. Что они выкроили (для себя) солидную 
долю 
наследства; рылись в переписке и утаили при этом кое-какие бумаги; проявили 
великодушие и любезность по отношению к журналистам, взвалив всю 
ответственность 
на Сёра; воспользовались болезнью вдовы и т. д., и т. д., и т. д., и еще куча 
мелких 
фактиков, весьма смахивающих на сплетни, но, очевидно, выдуманных с целью (им) 
навредить" 1.
           1 Опубликовано, как и большинство остальных приведенных здесь 
текстов, Ги Погю, который 
собрал любопытное досье об этих распрях.
      
      К чести Тео ван Риссельберга, для которого эта ссора была крайне 
неприятна, надо 
сказать, что он не терял присутствия духа. Отправившись к Мадлен, чтобы вручить 
ей 
четыреста франков за "Гравелин", он выслушал ее жалобы, а затем попросил Кана и 

Леммена о встрече в кафе, в "нейтральном месте", где заявил им в ходе беседы, 
что ничто 
в действиях или писаниях Синьяка, Люса и Фенеона "не обнаруживает ни малейшей 
непорядочности", ни малейшей двусмысленности. Но что он мог еще сделать? "Я бы 
многое дал, чтобы это дело было окончено и предано забвению".
      После достаточно бурной встречи Люса и Синьяка с Мадлен (по ее 
возвращении из 
Брюсселя) Синьяк пришел к выводу:
      "Все происходящее идет от этой змеи мадам Кан. Играя роль меценатки, из 
любви 
к злу и к интригам, она сделала все возможное, чтобы восстановить эту 
безмозглую и 
безвольную женщину против нас... Люс и Фенеон были мошенниками, а у меня было 
только одно желание: похоронить своего соперника Сёра... - вот о чем я узнал".
      Наконец мало-помалу буря улеглась. 28 июня Синьяк, который добрался до 
Конкарно и сел на свою яхту "Олимпия", сообщил Тео ван Риссельбергу, что в 
своем 
"заказном письме мадам Кан отказывает в дружбе вдове Сёра" и что сам он получил 
от 
мадам Кан письмо на двенадцати страницах, где она в подробностях излагает 
"клеветнические слухи", которые, по ее словам, распространяла Мадлен. Синьяк 
негодовал:
      "На этих двенадцати страницах нет ни одного слова правды, - писал он. - 
Представьте себе, до чего можно дойти: Люса обвинили в том, что он продолжает 
работать над эскизом "Цирка" кисти Сёра? Какая грязь! Я имею в виду Леммена, 
который 
поступил как доносчик и неверный друг... Больше всего жалко - хотя она не 
ведала, что 
творит, но вела себя ужасно - бедную дуреху вдову Сёра, которая, сплетничая и 
рассказывая небылицы, словно безумная консьержка, восстановила всех против 
себя".
      Мадлен Кноблох вскоре исчезла со сцены. Событие, случившееся в конце лета,
 в 
последний раз привлекло к ней внимание. В сентябре утонула ее мать. 5 сентября, 
в девять 
утра, труп женщины извлекли из воды в Аржантейе, в местечке, носящем название