прием исчезает, и на наши глаза воздействует одна только живопись".
      Статья - а она появилась 1 мая - обеспокоила Писсарро: не покажется ли 
этот 
текст, как он заметил в письме к Синьяку, "чересчур агрессивным по отношению к 
старым мэтрам импрессионизма, которые, очевидно, усмотрят в статье 
недоброжелательность". Через неделю, 7 мая, торжественно откроется 
Международная 
выставка у Жоржа Пти, она закрепит разногласия, усугубит враждебность, отныне 
разделяющие Писсарро и его бывших товарищей. Их и без того нелегкие отношения 
еще 
более ухудшились. Как только открылась выставка, Писсарро с неудовольствием 
отметил 
"бесцеремонное (с ним) обращение". Вместо того чтобы поместить его картины в 
одном 
месте, их разбросали по всему залу, "дабы преуменьшить значение"; быстро 
перейдя к 
полупризнаниям, Сислей даст это понять Писсарро.
      Теперь это уже враждующие лагери, противостоящие друг другу. Раздаются 
взаимные упреки и обвинения. Все ищут союзников. В ссору ввязываются критики, и 

кажется, что они не способны хвалить Писсарро, не осуждая одновременно "грубых 
полотен" Моне и "упрощенческих произведений" 1 Ренуара. Ко всему этому 
примешиваются чувства, весьма далекие от живописи. 13 мая независимые художники 

собрались за обедом; бывший коллекционер Эрнест Ошеде, жена которого несколько 
лет 
назад ушла к Моне, взял слово, порицая противников "точки", и в первую очередь, 

разумеется, Моне. За несколько недель до этого, 27 марта, в статье, 
опубликованной в 
"Эвенман", Ошеде уже заявил о своем "пристрастии" к Сёра, главе "перлистов" 2.
           1 Жюль Деклозо в "Эстафет", 15 мая 1887 г.
           2 От "perle" (франц.) - жемчужина.
      
      "Сколько горя и беспокойства принесет Вам Ваше мужественное поведение! - 
писал Синьяк Камилю Писсарро. - Для нас, молодых, возможность сражаться под 
Вашим началом поистине большое счастье и огромная поддержка". Быть может, 
Писсарро 
никогда еще не испытывал такой потребности в участливом отношении к себе со 
стороны 
своих младших друзей. Напрасно он писал Люсьену: "Я очень доволен, что решился 
принять участие в выставке, этот опыт был мне необходим", напрасно, сравнивая 
свои 
полотна и полотна других участников выставки, он уверял, что "разница огромна", 
что он 
"сделал успехи", сама настойчивость, с какой Писсарро возвращается к сравнению 
достоинств собственных работ маслом с полотнами Ренуара, Моне, Сислея, интерес, 

который он проявляет к малейшим выражениям сочувствия, знакам одобрения, выдают 

его неуверенность, смятение.
      "Сёра, Синьяк, Фенеон, абсолютно вся молодежь смотрят только мои полотна 
и 
едва замечают картины мадам Моризо; конечно, надо принимать в расчет нашу 
борьбу. 
Но далее Сёра, человек более хладнокровный, более логичный, более сдержанный, 
без 
каких-либо колебаний заявляет, что мы на верном пути, что старые импрессионисты 

отстали от времени".
      Мнения его молодых друзей действуют на Писсарро ободряюще. Он находит в 
них 
опору, с удовлетворением читает экспансивные письма Синьяка: "Формула наша 
верна, 
доказательна, наши картины логичны и создаются уже не случайно, в отличие от 
тех, что 
рождались вначале. Мы представляем целое направление, а не частные и отдельные 
случаи..." В противоположность Сёра Писсарро, как и Синьяка, радует то 
обстоятельство, 
что ряды "нео" пополняются новыми художниками. Все это, однако, приносит лишь 
временное облегчение, исподволь его продолжает одолевать тревога. Финансовые 
неурядицы, в которых он погряз, конечно же, не способствуют душевному покою. 
Жена 
Писсарро ворчит. Но причина его мучений гораздо глубже и серьезнее.
      Точечная техника осложнила его работу. "Я работаю много, - писал он 
осенью 
Дюран-Рюэлю, - но как это долго!.. Можете ли Вы поверить, что на полотно или 
рисунок 
гуашью уходит в три или четыре раза больше времени... Я в отчаянии. И в 
довершение