наука, никогда не существовало; такая живопись стояла бы вне противоборствующих 

доктрин, никогда не принимая ту или иную сторону, так как была бы способна 
охватить 
реальность во всей ее полноте. Даже если бы Сёра и был знаком с творчеством 
Мане и 
импрессионистов, он не примкнул бы к их школе, как бы уважительно он ни 
относился к 
их поискам. Прежде всего ему следует теперь пополнить довольно скромный объем 
знаний, полученный у Жюстена Лекьена, узнать обо всем, что известно об 
искусстве 
рисунка и живописи. А где это можно сделать, как не в Школе изящных искусств? 
То, что 
в ней господствует академизм, его не останавливает.
      И он поступает в Школу в феврале 1878 года; ему только что исполнилось 
девятнадцать лет.
      По части академизма Сёра вряд ли нашел бы человека более убежденного в 
достоинствах традиции, более непримиримо, до фанатизма, ее защищающего, чем его 

учитель в Школе изящных искусств, властный Анри Леман.
      Родившийся в Киле, в семье немецкого художника, Леман благоговел перед 
Энгром, учеником которого являлся; однако до гениальности учителя ему было 
далеко. 
Как и большинство официально признанных художников, он, будучи добросовестным 
ремесленником, искусным, но холодным - ему не хватало вдохновения, - 
ограничивался тем, что применял на практике усвоенные им рецепты; не оживленные 

творческим духом, они, однако, утратили свою действенность и превратились в 
рутину, 
условность, безжизненный штамп. В свои шестьдесят четыре года Леман, 
удостоившийся 
награды за усидчивость или, если угодно, посредственность, почивал на лаврах; в 

пятьдесят он стал членом Института. Легкая карьера утвердила его в мысли о том, 
что он 
обладает истиной, еще более укрепив художника в его предвзятых суждениях. За 
несколько лет до этого, когда его назначили преподавателем в Школу изящных 
искусств, 
нетерпимость Лемана вызвала бунт учеников, потребовавших его отставки. Своей 
цели, 
однако, они не добились, и некоторым из них пришлось покинуть стены заведения.
      Занимаясь в классе Лемана, Сёра остается внимательным и 
дисциплинированным 
учеником, каким он всегда был. Впрочем, кое-что в Лемане может к нему 
расположить, а 
именно: в процессе обучения он неустанно обращается к примеру Энгра, вспоминая 
его 
уроки. В этом есть нечто возбуждающее для Сёра, равно как и для Аман-Жана 
(вслед за 
своим приятелем он тоже поступил в Школу изящных искусств). Благодаря Леману у 
них 
на глазах воскресает Энгр, "Анжелику" которого тогда же Сёра с блеском копирует.

      Школа обладает и рядом других преимуществ: в частности, ее библиотека, 
коллекции гравюр, фотографий и копий позволяют ученикам заняться теоретическими 

изысканиями. Количество копий, в основном по разделу итальянской живописи, 
значительно увеличилось за последние четыре года. В те часы, когда Сёра не 
занимается в 
мастерской, он изучает копии, среди которых есть фрески Пьеро делла Франчески в 

Ареццо, украшающие школьную часовню, а главное, без устали роется в 
библиотечных 
сокровищах. "Цвет, подчиненный точным правилам..."
      Для Энгра линия имела большее значение, чем цвет. По его мнению, цвет - 
второстепенный элемент; в картине прежде всего важно то, чтобы она была 
совершенной 
с точки зрения рисунка, чтобы формы выявлялись на ней благодаря четкому контуру.
 
"Если бы мне пришлось повесить вывеску над моей дверью, я бы написал: "Школа 
рисунка", и я не сомневаюсь, что смог бы воспитать художников", - говорил Энгр; 
а 
когда его соперник Делакруа, этот король цвета, был избран - наконец-то! - в 
Академию изящных искусств, Энгр заявил: "Да это же волк в овчарне! "
      К рисунку Сёра относится с не меньшим почтением. Но цвет для него тоже 
важен, 
"цвет, которому можно обучаться, как музыке". И вот в один прекрасный день в 
школьной библиотеке Сёра раскрыл объемистый фолиант, написанный не художником 
или критиком, а представителем науки, одним из самых известных ученых того 
времени