женщин (сатин и бархат, резкий запах модных духов "Черри-блоссом" 1), как 
констатировал Синьяк, была "очень буржуазной и антихудожественной". Поскольку 
одни 
и те же причины всюду вызывают одни и те же следствия, картина "Гранд-Жатт" 
обладала там такой же притягательной силой, что и на улице Лаффит. Ни одно 
произведение членов "Группы двадцати" и приглашенных художников - и в их числе, 

помимо Писсарро, в том году фигурировали Роден, выставивший "Еву" и "Человека 
со 
сломанным носом", Берта Моризо, Константен Менье, Раффаэлли, Ари Ренан, 
норвежец 
Фритс Таулов, в прошлом шурин Гогена, и его друг англичанин Уолтер Сик-керт - 
не 
вызывало такого интереса и стольких комментариев. Зрители задерживались, правда 

ненадолго, у картин членов группы Джеймса Энсора и Фелисьена Ропса, но самая 
большая давка и шум возникали перед творениями Сёра, и прежде всего перед его 
картиной "Гранд-Жатт". "Шеврёль... облатка для запечатывания писем... 
оптическая 
реконструкция..." "Гранд-Жатт" был у всех на устах. "Ваши работы выглядят очень 

хорошо, - напишет Синьяк Камилю Писсарро. - К сожалению, они несколько теряются 

из-за того, что их мало и они небольших размеров".
           1 Cherry blossom - цветущая вишня (англ.).
      
      Впрочем, очень просторный музейный зал затруднял, по мнению Синьяка, 
восприятие и холста "Гранд-Жатт": разделение цвета на этом полотне было слишком 

мелким, принимая во внимание его размеры. "Очевидно, - отмечал Синьяк, - для 
полотна на стене мазок должен быть более широким, чем для полотна на мольберте".
 Это 
подтверждали и замечания нескольких членов "Группы двадцати". "Ваш "Гранд-Жатт",
 
- говорили они Сёра, - нравится нам больше вблизи, чем с некоторого расстояния. 

Должно быть, вы писали эту картину в маленькой комнате".
      Бельгийские художники, чьи мнения сильно разошлись, без конца спорили о 
"нео". 
Друг Верхарна, Тео ван Риссельберг, один из основателей "Группы двадцати", 
который 
столь резко выразил свое осуждение на улице Лаффит, на сей раз признается в том,
 что 
восхищен и покорен творениями дивизионистов. Другие художники громко 
насмехались 
над ними - так, один журналист позволил себе написать о Сёра и Писсарро, этих 
"шутниках", что "они могут поздравить себя с тем, что добились в Брюсселе 
откровенно 
веселого успеха" 1, - но, когда наступал вечер и споры продолжались в табачном 
дыму 
кабачков за кружкой пива, отношение к новаторам менялось на прямо 
противоположное, 
происходило обращение в "новую веру". "И все-таки есть в них что-то трепетное!" 
- 
восклицал художник Эмиль Клаус, ударяя кулаком по столу 2.
      "В целом это наш большой успех", - подытожил Синьяк.
      Сёра даже удастся продать две из своих онфлёрских марин: "Берег Ба-Бютен" 
- 
господину ван Куцену за триста франков 3 и "Маяк и больница" - Верхарну. 
Последний, 
увидев это полотно, был им поражен еще больше, чем "Уголком гавани", который 
приобрел раньше. Он предложил Сёра произвести обмен, но в итоге так и не 
решился 
расстаться с "Гаванью"; Сёра преподнес ему "дружеский подарок", и обе картины 
остались у Верхарна. 26 февраля в газете "Ви модерн" он опубликовал пылкую 
статью, 
проникнутую восхищением. На выставке "Группы двадцати", писал Верхарн, "самая 
звонкая нота извлечена мсье Сёра". Он долго и внимательно изучал его 
произведения во 
дворце изящных искусств, проверяя, насколько они соответствуют "основным 
законам 
нового искусства". "Гранд-Жатт", как утверждал в этой статье Верхарн, "обладает 

большим, неоспоримым значением, вот почему эта картина вызывает не больше 
энтузиазма, чем норовистые лошади, которых нелегко запрячь. К тому же публика, 
не 
знающая главной посылки художника, попадает под очарование его маленьких 
пейзажей 
- марин и видов порта... Никогда еще не удавалось с такой точностью воплотить 
деталь