завел Гоген, он это умеет".
      13 июня вышла статья Фенеона; выставка закрылась 15-го; 16 июня художники 

сняли со стен свои картины и расстались друг с другом, "вернее, разбежались во 
все 
стороны, как трусы", - писал Сёра. Для последней в ряду выставок, которые в 
течение 
двенадцати лет служили вехами в истории импрессионизма, такой финал, разумеется,
 был 
печальным, но в то же время и достаточно символичным. Через два дня, 18 июня, 
произошло событие - вернее, недоразумение, - из-за которого художники 
окончательно 
разошлись.
      В ту пятницу, вечером 18-го числа, Сёра узнал от Писсарро в кафе "Новые 
Афины", что Гоген проник в мастерскую Синьяка, чтобы порисовать, и собирался 
вернуться туда на другой день. Этот "поступок" взволновал обоих; они 
действительно не 
знали, что Гогену такую возможность любезно предоставил сам Синьяк. Писсарро, и 
так 
уже настороженно относившийся к Гогену, считал, что тот позволил себе 
"бесцеремонность матроса". В субботу Сёра предупредил об этом Синьяка и дал 
распоряжение консьержу своего друга никого не пускать в его мастерскую. 
Взбешенный 
Гоген направил Синьяку ядовитое письмо: "Я человек невоспитанный и 
неделикатный; вы 
поистине проявили редкую доброту, приняв с моей стороны подобную 
бесцеремонность. 
Именно так сказал мсье Сёра Писсарро и Гийомену... Как художник я могу 
испытывать 
колебания и быть недостаточно сведущим, но как человек светский я никому не 
позволю 
грубо обходиться со мной". Истина в конце концов восторжествует, но слишком 
поздно, 
чтобы пересмотреть вконец подорванные отношения. Ни Гоген, ни Гийомен не примут 

участия в выставке независимых. А дивизионизм станет для Гогена предметом 
саркастических высказываний.
      Как и в прошлом году, Сёра проведет некоторое время на нормандском 
побережье. 
В воскресенье 20 июня он отбыл в Онфлёр, о котором ему, возможно, рассказывал 
Анри 
де Ренье, уроженец тех мест.
      С начала века Онфлёр привлекал к себе художников, их пленяли виды, 
открывавшиеся в устье Сены. Имена Коро, Диаза, Курбе, Арпиньи, Труайона, 
Добиньи 
принесли славу постоялому двору в местечке Сен-Симеон, получившем название 
"нормандского Барбизона" и расположившемся на середине склона побережья Грас, 
вдоль дороги, ведущей в Трувиль. В Онфлёре работал, в частности, Йонгкинд, 
"восхитительный предшественник" импрессионистов, по выражению Синьяка 1. Здесь 
родился и другой великий предшественник, Буден, чью ловкость в передаче 
"метеорологических красот" в "сотнях пастельных этюдов, написанных на берегу 
моря и 
под чистым небом", превозносил Бодлер. Рисовали здесь и Моне, Сислей, Базиль. 
"Здешние места - это рай, - писал Базиль, которого летом 1864 года увлек с 
собой в 
Онфлёр Моне. - Нигде больше не увидишь таких тучных лугов и таких красивых 
деревьев; повсюду бродят коровы и резвятся дикие лошади. Море, а скорее, 
невероятно 
широкая Сена, являет собой дивный горизонт для огромной массы зелени..."
      Живописность Онфлёра, с его старой гаванью, церковью Св. Екатерины, 
особняком королевского наместника, хорошо известна. Сёра - он живет у акцизного 

чиновника мсье Элуэна на улице де Грас, 15, - не ограничивается этими 
"достопримечательностями". Он прогуливается по набережным или побережью, 
вглядываясь в море, которое кажется ему какого-то неопределенного серого цвета, 
"даже 
при самом ярком солнце и голубом небе". Барометр показывает на хорошую погоду. 
Сёра 
делает пока наброски, чтобы "освоиться".
      В этом году он работает более настойчиво, чем прошлым летом в Гранкане. 
Он 
хотел бы привезти из Онфлёра достаточно большое количество полотен, и ему не 
терпится взяться за них. Но едва он начинает несколько марин, как возникают 
препятствия. В начале июля поднимаются ветры, небо часто заволакивают тучи, и 
Сёра не 
может наблюдать за изменением оттенков. Еще одна неприятность: начав рисовать 
уголок 
гавани с судами у пристани, он через восемь дней вынужден оставить холст на 
стадии 
проработанного эскиза, потому что суда снялись с якоря 2. Суета, движение,