их 
собственной бесшабашностью, и они испытывали перед ним чувство неловкости и 
даже, пожалуй, 
побаивались его. Никто не решился бы подшутить над новичком, как это было 
принято в 
мастерской. Интересно, как отнесется к его этюдам Кормон? В них отражались и 
темперамент, и 
резкость их автора.
       Кормон категорически запрещал вносить какую-либо отсебятину в 
поставленное задание. 
Винсент все изменил. Табурет, на котором сидела обнаженная натурщица, он 
превратил в диван, 
покрытый синей тканью; вместо грязного полотна, служившего фоном, написал 
роскошную 
драпировку. Ученики хихикали. Они уже заранее представляли себе ярость Кормона, 
которого 
недавние стычки с Бернаром отнюдь не располагали к уступчивости. Кормон 
чувствовал, что его 
авторитет среди учеников падает, и от этого злился.
       Когда в мастерскую вошел Кормон, все замолчали. И по мере того, как он, 
переходя от 
одного мольберта к другому, приближался к голландцу, становилось все тише. Не 
шелестела 
бумага, не скрипел уголь. Полная тишина. Но вот автор "Каина" подошел к 
мольберту Винсента, 
окинул взглядом полотно и замер. Несколько минут, не сделав ни единого движения,
 он 
рассматривал холст, потом, поспешно высказав несколько замечаний по поводу 
рисунка этой 
поразительной композиции, направился к следующему ученику.
       Лотрек постепенно сблизился с новичком. Этот человек притягивал его. 
Несмотря на 
разницу характеров, их многое роднило. Винсент был братом Тео Ван Гога, 
директора галереи, 
принадлежавшей фирме "Буссо и Валадон" на бульваре Монмартр. Ему было тридцать 
три года, и 
он уже испытал лишения и одиночество. Рисовать он начал всего шесть лет, а 
писать - четыре 
года назад. Случалось, с пустым желудком, но всегда с горячим сердцем, он 
бродил по равнинам 
Севера. Подобно Лотреку, стать художником его заставила судьба. Он хотел бы 
жить, как все 
люди, - жить "настоящей жизнью", меланхолично говорил он, но это ему не было 
дано. Как и 
Лотрек, он чувствовал себя отверженным. И уж кому-кому, а не ему смеяться над 
короткими 
ногами калеки. Он слишком хорошо знал, как зло может шутить судьба.
       За что бы он ни брался, его во всем постигала неудача. Даже в любви ему 
не везло, в самой 
обыкновенной, заурядной любви. Как Лотрек, он был из тех мужчин, которые не 
пользуются 
благосклонностью женщин. Двухфранковые девицы, бордели - вот его удел. Он 
вздыхал, сопел 
- и, движимый тем огромным запасом жизненных сил, которые таились в нем, бродил 
по свету, 
неся людям свою любовь, которую все отвергали.
       Лотрек не разделял с ним ни этого стремления любить, ни сочувствия, 
которое вызывали в 
Ван Гоге страдания других, так же как он не разделял и человеколюбия Брюана. 
Лотрек был 
безжалостен и беспощаден ко всем, в том числе и к самому себе. Он никого не 
осуждал, но никого 
и не одобрял: он лишь наблюдал. Он не давал оценок, а просто анализировал, не 
проявляя своих 
чувств, так как по характеру своему был безразличен к вопросам морали. Он 
стремился лишь 
подметить жизнь - только жизнь без прикрас. Картины Ван Гога - откровение, 
картины Лотрека 
- познание. Ван Гог - сама сердечность, Лотрек - сама трезвость. Они, казалось, 
жили на 
разных полюсах, однако оба горели одинаковым огнем - только Винсент более 
неистовым, 
напоминавшим извержение вулкана с кипящей лавой, а Лотрек менее ярким, но таким 
же мощным 
и испепеляющим, ибо у обоих этот огонь разжигался отчаянием.
       Тем временем в мастерской развернулись новые события. Один из учеников 
обозвал 
Кормона "старым академиком". Анкетен, очередная любовница которого питала 
склонность к 
импрессионистам (у нее было несколько работ Кайботта), забыл о Микеланджело и