не могут 
понимать в моих песенках, ведь они не знают, что такое нищета, они со дня 
рождения купаются в 
золоте. Я мщу им, понося их, обращаясь с ними хуже, чем с собаками. Они хохочут 
до слез, думая, 
что я шучу, а на самом деле я часто вспоминаю о прошлом, о пережитых унижениях, 
о грязи, 
которую мне пришлось увидеть, - все это подступает комком к горлу и выливается 
на них 
потоком ругани".
       За спиной Брюана было тридцать четыре года нужды, жизни, полной лишений. 
Родом из 
Гатине, он, попав в Париж, скитался с пьяницей отцом и угрюмой матерью по 
трущобам, из 
которых они потихоньку удирали, не уплатив, так как отец пропивал все, что у 
них было. Каким-
то чудом Аристид не сломился, он остался деревенским ребенком: куда бы он ни 
попал, стоило 
ему взглянуть на звезды, как он словно возрождался и все забывал. Человек со 
здоровыми 
задатками, он работал в нотариальной конторе, у ювелира, в Северной 
железнодорожной 
компании и, наконец, решил попытать счастья в кафе-шантане. В душе он был 
поэтом. Вначале он 
исполнял модные куплеты, легкомысленные и довольно забавные песенки, походные 
марши, а 
потом, перейдя к Сали, изменил свой репертуар и стал трубадуром бандитов, 
проституток, 
штрафников, рассказывал о страданиях, тревогах, невзгодах этих отвергнутых 
миром людей.
       Как и Лотрек, он сочувствовал им, но, в отличие от друга, в нем кипело 
возмущение, 
доходившее до ярости. Смачным, образным языком бродяг и проституток он без 
прикрас 
описывал парижское дно, трущобы, притоны, тюрьмы для падших женщин, пустыри, на 
которых 
замерзают бездомные и сводят счеты бандиты - гроза квартала. Он пел о Нини По 
де Шьен, о 
Мелош и о Тото Ларипете, об уличных женщинах, которые грустными зимними 
вечерами 
прохаживаются по мостовой:
Их - роты, полки,
Их прелесть ушла.
Пусты их чулки,
Там нет ни гроша.
Как гуляки,
Как собаки,
И в холод и в жар,
Лишь вечер во двор,
Гранят тротуар,
Подпирают забор.
Нет хлеба у них.
Попали на мель,
И просят доброго Бога,
Чтоб он им постель
Согрел хоть немного.
       Лотрек не разделял сердоболия Брюана к этим людям. Его не трогали 
сострадание, скорбь 
и боль, которыми были пронизаны песни друга, не разделял он и романтического 
отношения 
Брюана к бродягам и проституткам. Он не был моралистом, его не возмущали 
царившие в то 
время нравы. Будучи аристократом, он испытывал отвращение ко всему гнусному, 
мрачному, к 
тому, с чем связана человеческая нищета и что он называл "запахом бедности". Но 
с не меньшим 
раздражением он относился к посредственности. "Давайте уйдем отсюда, - сказал 
он как-то 
своим попутчикам, когда "Мулен-де-ла-Галетт" заполнила толпа принаряженных 
людей. - Их 
потуги на роскошь еще омерзительнее, чем их нищета". Хотя богатство для него не 
играло 
никакой роли. На его взгляд, разница между маркизами из аристократического 
района и жалкими 
проститутками с площади Пигаль заключалась лишь в одежде. Самому Лотреку была 
теперь 
социально чуждой любая среда. Его интересовал - и интересовал страстно! - 
только человек. И 
в Брюане он ценил именно его наблюдательность, которую тот с такой смелостью 
использовал в