Ученики обожали Кормона. Его успех не помешал ему остаться простым и 
сердечным 
человеком. В тридцать семь лет он был все таким же веселым и беспечным, как в 
юности, и все 
титулы и почести не остепенили его, не сделали надменным. Как и прежде, он 
принимал участие 
во всех проказах. Когда его наградили орденом Почетного легиона, молодые 
художники устроили 
маскарад. Кормон, вооружившись бутафорской шпагой, шагал во главе карнавального 
шествия 
рядом с одним из учеников, который держал над ним раскрытый зонтик. У Кормона 
Лотрек попал 
в совсем иную обстановку, чем у Бонна с его встрясками. И все же он сожалел о 
своем бывшем 
учителе. Кормон показался ему слишком снисходительным. У автора "Каина" не было 
суровости 
Бонна, и он удовлетворялся заданиями, выполненными, по словам Лотрека, 
"приблизительно". 
Лотреку приходилось самому заставлять себя делать больше, чем от него требовал 
учитель. Это 
ему не нравилось, нервировало его. Ему хотелось, чтобы его "подгоняли".
       Кормон приходил в мастерскую два раза в неделю. Как птичка, он порхал от 
одного 
мольберта к другому, подправлял картины и рисунки, подсказывал, что нужно 
исправить еще, 
одним говорил, что им следовало бы побольше работать в "плоскостях", другим - 
что неплохо 
было бы покопировать Веронезе.
       После ухода учителя жизнь в мастерской снова текла своим чередом. 
Ученики - а их 
было около тридцати - галдели, распевали фривольные песенки, рассказывали 
смешные, чаще 
скабрезные истории. Лотрек, хотя внешне это никак не выражалось, чувствовал 
себя среди своих 
товарищей неуютно. "Мне мешает куча всяких моральных соображений, - говорил он, 
- 
которые надо обязательно отмести, если я хочу чего-то достичь".
       Но чего именно достичь? Этого он не знал. Все шло не так, как ему 
хотелось бы. На его 
взгляд, он завяз где-то на посредственном уровне. "Я отнюдь не возрождаю 
французское 
искусство, - пишет он, - я сражаюсь с несчастным листом бумаги, который не 
причинил мне 
никакого зла и на котором, уверяю вас, у меня не получается ничего хорошего". 
Да, он не из тех 
самоуверенных хвастунов, которые могут вызвать зависть. По отношению к себе он 
не знал 
снисхождения, но зато всегда с радостью превозносил работы некоторых своих 
друзей, например 
Луи Анкетена, сына мясника из Этрепаньи. Анкетену сам Кормон предсказывал 
блестящее 
будущее, и несколько его полотен - это была высшая награда! - даже украшали 
стены 
мастерской.
       "Папа, конечно, обозвал бы меня аутсайдером", - говорил Лотрек. Охраняя 
семейную 
честь, граф Альфонс попросил сына взять себе псевдоним. Лотрек было отказался, 
но потом, 
чтобы его "оставили в покое", с грустью покорился. Он стал подписываться 
анаграммой своей 
фамилии - Трекло - или же совсем не ставил подписи.
       Его хотят лишить даже имени! Лотрек с горечью размышлял о своей жизни, 
но тут же 
отгонял от себя эти мысли. Вечером, когда он возвращался в сите Ретиро, мать 
заключала его в 
свои объятия. Прибежище нежности! Графиня Адель была ненавязчиво внимательна, 
она знала, 
как страдает ее дитя. При ней не было нужды хорохориться. Он снимал маску. 
Ученик Кормона, 
который в мастерской смеялся, гримасничал, звонким голосом подхватывал 
омерзительные 
припевы, уже не бодрился. Под взглядом матери он окунался в голую и жестокую 
действительность. И он давал волю своим чувствам. Его покоряла эта любовь, 
которой мать 
старалась утешить его, любовь, в которой он так нуждался.
       Любовь матери пронизывала его, но и терзала. Завтра он снова поедет на 
Монмартр и 
между двумя шуточками, паясничая, бросит: "Эх, хотел бы я увидеть женщину, у 
которой 
любовник уродливее меня!" Мастерская встретит эту остроту взрывом смеха. Потом,