мечтал стать. Никогда. Только теперь, когда возраст пробудил в нем неведомые 
дотоле сильные 
чувства и желания, когда в нем заговорила горячая кровь его предков, он, глядя 
на себя в зеркало, 
смог до конца понять, какую отвратительную злую шутку сыграла с ним судьба.
       По Променад-дез-Англе проезжали красивые беспечные незнакомки. Зимний 
воздух 
Ниццы был мучительно нежен. Летом, в Бареже, где он лежал в гипсе, вечерами его 
иногда 
навещала кузина Жанна д'Арманьяк. "Я весь день один, - писал Лотрек. - Читаю, 
но немного - 
начинает болеть голова. Стараюсь как можно больше - пока не устанет рука - 
рисовать и 
писать, а с наступлением темноты жду - не придет ли к моей постели Жанна 
д'Арманьяк. Иногда 
она приходит, хочет отвлечь меня от грустных мыслей, развеселить. Я слушаю ее 
голос, но не 
решаюсь смотреть на нее. Она такая статная и красивая. А я не статен и не 
красив".
       Лотрек был близок к отчаянию. У него было ощущение, будто он падает в 
глубокую 
пропасть. В то время как в подростках его возраста просыпается любовь, он 
должен подавлять в 
себе желания, отметать всякие соблазны. Как жестоко поступила с ним природа - 
она пробудила 
в нем юношу и тут же лишила юности. Теперь он понимал - и с каждым днем все 
больше и 
больше - страстность Тулуз-Лотреков, от которой закипала кровь в жилах, их 
безудержные 
чувственные порывы. Ребенком Анри нравилось, когда его ласкали женщины - мать, 
тети. 
Нежный по натуре, он любил прильнуть к ним. У него была открытая душа. Теперь 
он должен 
затворить ее. Отныне красота не будет волновать его воображение, делать его 
мягче; она будет 
вызывать в нем лишь боль и дерзость. Человек ясного, здорового ума, он понимал, 
что мир - не 
для него. Что он прочтет в глазах девушек? Лишь отвращение или - еще хуже - 
жалость!
       Жалость! Нет, только не жалость! У Лотрека бывали минуты, полные горечи. 
Но, сильный 
духом, он преодолевал слабость. Сетовать на свое несчастье, вызывать 
сострадание? Нет, этого 
ему не позволяла гордость.
       Пряча в самых далеких тайниках души свою тоску и боль, он смеялся и 
шутил. Только бы 
его не жалели! "Посмотрите-ка на него, ну и видик: зад толстый, нос картошкой. 
Вот уж кого не 
назовешь красавцем!" Легко уязвимый, Лотрек предупреждал насмешки, спешил сам 
подтрунить 
над своей клоунской внешностью. Эта бравада служила ему средством защиты, но 
она тоже была 
выражением мужества. Раненный в самое сердце, он принял свою искалеченную 
судьбу как вызов.
       Жизнь ускользает от него, но он не даст себя отстранить. Он не отпустит 
ее от себя. 
Благодаря карандашу и кисти он окажется в самой ее гуще. Лотрек все время писал 
и рисовал, но 
эта страсть не была страстью наркомана, который ищет забвения. Пожалуй, он 
скорее напоминал 
потерпевшего кораблекрушение, который из последних сил цепляется за обломок 
судна. Он сам 
признался, что одержим живописью. "Моя комната завалена такими вещами, которые 
даже нельзя 
назвать мазней", - писал он Девиму. Живопись была для него всем: и 
времяпрепровождением, и 
убежищем, и способом обмануть свое жизнелюбие. Но главное - она помогала ему 
утвердить 
себя как в своих собственных глазах, так и в глазах окружающих. Прозябать в 
бездеятельности, 
превратиться в калеку, которого все холят? Нет и еще раз нет! Ну, а чем он мог 
заниматься 
помимо живописи? Ведь у него не было выбора! Острота глаза - это единственное, 
что ему 
даровано.
       Он не изменил своим излюбленным сюжетам. Главное в его "меню" 
по-прежнему лошади, 
упряжки, лодки, собаки. Его произведения, выполненные в светлом колорите, со 
знанием дела, 
были полны движения. Его альбомы испещрены зарисовками любимых лошадей. Он