сплюснуты, но 
палитра художника на редкость богата. Проворная, одухотворенная кисть прошлась 
по всем 
предметам, составляющим этот очаровательный интерьер. Под ее быстрыми мазками 
они обрели 
ту живую и улыбчивую грацию, которая и составляет прелесть цвета... Во всем 
чувствуются 
элементы жизнеспособного искусства, на дальнейшее развитие которого мы 
возлагаем 
большие 
надежды".
       Критика почти единогласно осыпала Ренуара сходными похвалами. Художник, 
пишущий 
портреты одной из ведущих актрис "Комеди Франсез", жены и детей известного 
издателя, не 
может быть плохим художником. Теперь все глаза увидели то, что вчера еще 
отказывались видеть. 
Несмотря на некоторую заданность композиции в портрете мадам Шарпантье, 
художник 
остался 
таким, каким он был прежде. Его манера не изменилась. Но этого признать не 
хотели. Нет! 
Импрессионизм перестал быть живописью коммунаров, которые умышленно, ради 
вызова, 
малевали "грубые сюжеты". "Импрессионизм? Он наводит на себя лоск. Он надел 
перчатки. 
Скоро он будет посещать званые обеды", - писал в "Л'Ар" Шарль Тардье. 
Успокоенное 
общество аплодировало. В его глазах только тот, кто носит клобук, мог считаться 

монахом. Еще 
не скоро увидит оно в Сезанне, средней руки буржуа, одетом в куртку, заляпанную 

красками, 
великого искателя тайн живописи, то есть увидит очевидное. Но по правде сказать,
 
разве оно 
когда-нибудь видит очевидное? Мир, которым, по словам Бодлера, "движет 
недоразуменье", и в 
самом деле театр теней...
       "По-моему, у Ренуара дела пошли на лад. Тем лучше. Нужда - жестокая 
штука", - писал 
Писсарро Мюреру 27 мая. Несколько дней спустя "Ла Ви модерн" посвятил Ренуару 
одну из 
своих выставок, а в номере от 19 июня появилась большая статья Эдмона о брате. 
Со своей 
стороны Берары, совершенно покоренные Ренуаром, пригласили художника провести 
лето в их 
имении в Нормандии.
       На побережье Ла-Манша, километрах в двенадцати от Дьеппа, неподалеку от 
Берневаля, в 
Варжемоне, у Бераров было поместье - дом, выдержанный в строгом стиле, стоял 
посреди парка. 
В отличие от Моне Ренуар почти не знал моря. Всего несколько раз - во время 
короткого 
путешествия с Сислеем в Гавр да еще во время франко-прусской войны, когда он 
ненадолго 
оказался в Бордо и Либурне, - Ренуар видел побережье. А теперь он с несказанным 

удовольствием открыл для себя пляжи и высокие меловые скалы района Ко.
       В Варжемоне все ему улыбалось. Он наслаждался покоем летних дней, 
атмосферой 
сердечной дружбы, которой его окружили Берары. С утра до вечера он писал, а 
вокруг смеялись и 
шумели девчонки и мальчишки, которыми был полон дом. Здесь было трое детей 
Бераров да еще 
их племянники и племянницы. Ренуар поддразнивал их, ходил с ними на пляж. С 
панамой на 
голове, в туфлях на веревочной подошве, он шел со своим мольбертом то в 
Берневаль, то в Дьепп, 
а то и в Пурвиль. Он писал купающихся, писал скалы, а на картине, 
предназначенной для Салона, 
изобразил ловцов раковин - женщину с корзиной на спине и трех растрепанных 
ребятишек. 
Впервые в жизни Ренуар наслаждался покоем, который приходит с успехом, тем 
душевным миром 
и беззаботностью, которые именно благодаря успеху и становятся возможными по 
отношению ко 
всему, что не составляет предмета творчества. В этом и состоит основное 
преимущество успеха,