Весной 1867 года мастерские вновь кипели от возмущения. Все больше и 
больше 
художников ставили свои подписи под петицией, в которой требовали открыть Салон 

отвергнутых. Но, как и следовало ожидать, бунтари ничего не добились. Тогда 
друзья Ренуара, 
которых поддерживали Курбе, Диас, Коро и Добиньи, стали подумывать о том, чтобы 

вместе с 
другими художниками на свой счет организовать выставку, которая повторялась бы 
из года в год. 
Из этой затеи тоже ничего не вышло, потому что художникам не удалось собрать 
денег. Однако 
мысль о выставке не пропала втуне - впоследствии она принесла плоды. 
Сегодняшние 
поражения чреваты завтрашними победами. Поток жизни невозможно повернуть вспять.
 
Да и 
откуда художникам академического толка было взять сил на борьбу с жизнью, когда 

сами они 
были слугами искусства мертвого? В конечном итоге не вызывалась ли их слепота 
смутным 
ощущением, что они так или иначе обречены? Они боролись, чтобы уцелеть. Но их 
слепота лишь 
ускоряла неотвратимый процесс.
       Обдумывая свою неудачу в Салоне, Ренуар был склонен к более умеренным 
выводам, чем 
его друзья. Как и они, он осуждал поведение жюри, но в первую очередь он 
задумывался над тем, 
не совершает ли ошибку, следуя по пути Курбе. Он уже понял, что работать 
мастихином ему не 
подходит. "Эта техника казалась мне неудобной, когда надо было к чему-нибудь 
"возвращаться". 
Приходилось ножом соскабливать то, что не получилось. Я не мог, например, в 
случае надобности 
перенести фигуру на другое место, не поцарапав холст".
       Ренуар продолжал свои поиски. "Я пробовал писать мелкими мазками, это 
давало лучший 
переход от одного тона к другому, но зато живопись становилась шероховатой, а я 

этого не 
люблю. У меня свои маленькие причуды, я люблю ощупывать картину, поглаживать ее 

рукой".
       Этот неудачный опыт отдалил его от Курбе. Теперь Ренуар критиковал его 
"тяжеловесный 
рисунок" и вульгарность. "Какая мощь!" - восклицали поклонники искусства Курбе. 

"Что до 
меня, - говорил, плутовато поблескивая глазами, Ренуар, - я предпочитаю 
грошовую 
тарелку, 
расписанную тремя красивыми красками, чем километры сверхмощной и нудной 
живописи". Род 
людской многообразен и соткан из противоречий, естественно, что у каждого 
художника есть свои 
границы. Ренуар постиг границы Курбе. Непомерная гордыня Курбе (недаром он 
кричал перед 
собственными картинами на площади Альма: "Ну разве это не красота? Вот и 
помалкивайте! 
Просто оторопь берет, до чего прекрасно!") не столько вызывала у Ренуара 
почтение, сколько 
смешила его. Он посмеивался над бахвальством и фанфаронством этого большого 
ребенка. "Я 
ошеломил весь мир!" - говорил Курбе о собственной выставке. Но поток жизни не 
может 
остановиться в своем созидательном движении. Напротив павильона Курбе высился 
павильон 
Эдуара Мане. Таким образом, в стороне от Всемирной выставки и Международной 
выставки 
изящных искусств, в стороне от официального Салона и всех его залов, оглашенных 

звуками 
пустой славы Бугро, Изабе, Жерома и Розы Бонёр, перед публикой предстали два 
великих 
художника своего времени. Были ли они соперниками? Курбе оскорбился бы, услышь 
он, что кто-
то сравнивает его с Мане. Да собственно говоря, по сути дела, они и не были 
соперниками.