противоположной 
стороне площади Ламартина.
       Винсент занимал правое крыло двухэтажного дома с желтым фасадом и двумя 
треугольными фронтонами. Позади дома, чуть поодаль, проходила железная дорога. 
До вокзала 
было рукой подать. Слева, вдоль берега Соны, тянулся городской сад, засаженный 
кипарисами, 
кедрами, елями, платанами, кустами олеандров, - сад Ламартина. Район назывался 
предместьем 
Тамплиеров. Самый город начинался за Кавалерийскими воротами - прорубленные в 
старинной 
крепостной стене XV века с двумя круглыми башнями по обе стороны, эти ворота 
находились как 
раз напротив дома Винсента, отделенного от них шириной площади.
       Винсент принял Гогена восторженно - пожалуй, даже слишком восторженно. 
Гоген 
молча следовал за ним из комнаты в комнату. В первом этаже помещалась 
мастерская 
и еще одна 
мастерская, служившая кухней. На втором этаже две спальни. Большую, где стояла 
широкая 
кровать орехового дерева, Винсент предназначил для Гогена. Он украсил ее 
картинами - 
различными видами сада Ламартина. "Я хотел так написать этот сад, - объяснил 
Винсент Гогену, 
- чтобы он одновременно наводил на мысль о старом местном (или, вернее, 
авиньонском) поэте 
- Петрарке и о новом местном поэте - Поле Гогене. Какими бы неудачными ни 
получились эти 
наброски, может быть, вы почувствуете по ним, что я думал о вас и с большим 
волнением 
приготовлял для вас мастерскую". Гоген смотрел на виды парка и на другие 
полотна, которые 
Винсент развесил на побеленных известью стенах. Но он молчал - нравилось ему 
далеко не все. 
И, однако, эти "Подсолнухи", эта "Желтая комната"...
       Ван Гог был удивлен видом Гогена. Он считал, что тот болен, изнурен. А 
перед ним 
оказался человек, который хоть и страдал болезненными приступами, но выглядел 
по-прежнему 
здоровяком. Гоген тоже был удивлен, но по противоположной причине. Ван Гог 
показался ему 
чрезмерно возбужденным. И какой беспорядок в мастерской! В ящике с красками 
валом навалены 
тюбики, наполовину выдавленные, незакрытые.
       Все лето напролет Винсент работал "раскаленный добела". Он писал повсюду,
 
каждую 
минуту: в поле под палящим солнцем, ночью на берегу Роны или на площади Форума. 

"Я мчусь 
на всех парах, точно живопишущий паровоз", - писал он Тео *. Но эта одержимость 

была 
чревата опасностью. Изредка в письмах к брату проскальзывали тревожные фразы. 
"Нечего 
хитрить - в один прекрасный день может разразиться кризис". Еще совсем недавно, 

как раз перед 
приездом Гогена, он признавался Тео: "Я не болен, но безусловно заболею, если 
не 
буду сытно 
питаться и на несколько дней не прерву работы. В общем, я снова почти дошел до 
безумия, как 
Гуго Ван дер Гус на картине Эмиля Ваутерса". Его преследовал образ этого 
голландского 
художника XV века, потерявшего рассудок и умершего в Красном Монастыре возле 
Суаньи, чье 
безумное лицо изобразил Ваутерс. "Мне следует быть поосторожнее с моими 
нервами". Ван Гог 
страстно мечтал о приезде Гогена не только для того, чтобы избавиться от 
одиночества, но и 
чтобы с помощью друга отогнать от себя страшные призраки. Он чувствовал, что 
выдохся, что 
глаза у него устали, "но в конце концов из самолюбия мне хочется произвести 
некоторое 
впечатление на Гогена моей работой". Последнее "безоглядное" усилие его 
доконало.
       * См.: Жизнь Ван Гога.