Авене, старший собрат по искусству два года назад **. Но теперь Гоген был 
совсем 
в другом 
настроении. А впрочем, и Бернар тоже. "Молодчина, что вспомнил о Гогене", - 
писал Бернару в 
мае Ван Гог: Бернар посмотрел мартиникские картины, которые находились у Тео.
       * "Ты знаешь, что нынешней зимой Бернар опять искал ссоры с Гогеном", - 
писал Ван Гог брату 
Тео.
       ** "Под влиянием Винсента я увидел Гогена человечным, евангельски 
кротким 
символистом. Но 
это преображение не могло изгладить из моей памяти человека, которого я 
встретил 
в Понт-Авене в 1886 
году" (Бернар Э. Предисловие к Письмам Ван Гога. Воллар, 1911).
       
       С тех пор как молодой художник отказался от пуантилизма, он заметно 
приблизился к 
Гогену. Под влиянием Ван Гога Бернар полюбил японские гравюры и вместе со своим 

другом 
Анкетеном пытался учиться у японцев. В феврале Анкетен выставил несколько своих 

работ в 
"Группе двадцати" 67 в Брюсселе, и его школьный товарищ, Эдуард Дюжарден 68, в 
мартовском 
номере "Ревю индепандант" объявил его главой новой художественной школы - 
"клуазонизма", 
названного так из-за подчеркнутых контуров, которыми на картинах были обведены 
предметы, 
изображенные яркими цветовыми пятнами.
       "Отправная точка, - писал Дюжарден, - символическое понимание 
искусства... 
Довольно силуэта, чтобы изобразить лицо. Отказываясь от какой бы то ни было 
фотографичности, 
будь то с ретушью или без нее, художник старается запечатлеть посредством 
минимального числа 
характерных линий и цветов глубинную сущность предмета, который он намерен 
изобразить".
       Сама по себе эта теория была не слишком оригинальна. Опиравшаяся на 
японские 
эстампы, она могла с таким же успехом отталкиваться от лубка или от возвышенной 

символики 
витражей. Наставник предшествующего поколения художников, Эдуард Мане, тоже 
увлекавшийся японцами, уже давно использовал контуры и плоскостную живопись. 
Достаточно 
вспомнить "Олимпию" и "Флейтиста". Да и Ван Гог пришел к тем же выводам, изучая 

японские 
гравюры.
       "Когда я вижу в зеленом парке с розовыми аллеями, - писал он незадолго 
до 
этого 
Бернару из Арля, - господина, одетого в черное, по профессии мирового судью, 
который читает 
"Энтрансижан", а над ним и парком чисто кобальтовое небо, почему бы мне не 
написать 
означенного судью чистым черным цветом, а "Энтрансижан" чистым белым? Ведь 
японцы не 
обращали внимания на рефлексы, располагая рядом чистые цветные пятна и фиксируя 

движение и 
формы характерными линиями".
       Это было точное определение клуазонизма.
       Но теории важны не сами по себе, а лишь в связи с теми, кто их 
осуществляет на практике. 
Чтобы стать жизнеспособными, они должны отвечать внутренней потребности. Стать 
самобытным дано не всякому. Теории, высосанные из пальца, остаются 
мертворожденными. 
Непостоянный, как Бернар, Анкетен, как и он, пережил увлечение импрессионизмом 
и 
пуантилизмом, а потом так же быстро отказался от клуазонизма, чтобы отдаться 
новым 
экспериментам, столь же поверхностным и потому заранее обреченным на неудачу *. 

Отношение 
же Гогена к клуазонизму, о котором ему толковал Бернар, было совершенно иным - 
все его