ним еще хуже. 
Тео, получивший небольшое наследство, хотел помочь Гогену. Почему бы Гогену не 
переехать в 
Прованс? - спрашивал Винсент. "Как тебе известно, мне всегда казалось глупым, 
что художники 
живут порознь". Ван Гог снял маленький дом, который собирался мало-помалу 
обставить. Гоген 
сможет жить вместе с ним. Обед они будут готовить дома, расходы сведут к 
минимуму. На этом 
выиграют все. Чтобы обеспечить существование двух художников, Тео почти не 
придется 
увеличивать ежемесячное содержание, какое он высылает брату. А в оплату за свое 

гостеприимство он будет получать от Гогена по одной картине в месяц. Гоген же 
будет избавлен 
от тревоги о завтрашнем дне. Так они положат начало коммуне художников - Южной 
мастерской. А впоследствии к ним присоединятся другие художники, например 
Бернар.
       В первых числах июня Тео сообщил Гогену об этом плане, выслав ему 
пятьдесят франков. 
Гоген согласился поехать в Арль, но не с таким жаром, как надеялся Ван Гог. Во-
первых, он не 
мог уехать из Понт-Авена, пока не разделается с долгом Мари-Жанне Глоанек и 
доктору, который 
его лечил. Затем ему казалось, что намечается возможность заложить основы 
гигантского дела - 
коммерческой ассоциации банкиров и живописцев, художественное руководство 
которой должно 
было быть возложено на Тео. Он написал Тео, что надеется получить кредит в 
размере шестисот 
тысяч франков. Ван Гог в Арле негодовал: он надеялся, что Гоген приедет 
немедленно. "Я не 
удивлюсь, если его надежда окажется миражем, фатой морганой нищеты. Чем глубже 
увязаешь в 
нищете - особенно, когда ты болен, - тем чаще предаешься подобным мечтам. В 
этом 
его плане 
я вижу лишнее доказательство того, что он там совсем истомился и что самое 
лучшее, как можно 
скорее снять его с мели". Гоген пишет о долгах? Что ж? "Оставьте долги, как 
есть, и оставьте в 
залог картины, а если кредиторам это не по вкусу, оставьте долги, как есть, а 
картины не 
оставляйте. Мне пришлось поступить так же, чтобы приехать в Париж, и хотя я на 
этом немало 
потерял, в подобных случаях иначе поступить нельзя - лучше идти вперед, чем 
прозябать в 
застое".
       Мягкое июньское тепло на короткое мгновение приободрило Гогена. Он стал 
писать 
уверенней, чем вначале. Как и Ван Гог, он восхищался японцами, которых он узнал 

еще раньше, 
чем Винсент. Дега и Бракмон внушили ему поклонение перед этими мастерами 
эстампа. Теперь он 
вспоминал о них, работая над своими картинами: об их быстром и четком рисунке, 
о 
плоских 
пятнах цвета, о мощной декоративной силе их гравюр. Он делал наброски 
обнаженной 
натуры. 
"Последний по времени, - пишет он Шуффу 8 июля, - борьба двух мальчишек на 
берегу реки, 
работа, совершенно в японском духе, выполненная перуанским дикарем. 
Проработанная очень 
мало зеленая лужайка, верх белый". Отныне Гоген ясно представляет свою дорогу: 
между 
Мартиникой и Бретанью переброшен мост. "Серого не существует, - писал он, - 
каждый 
предмет имеет совершенно определенные форму, цвет и четкий контур. Цель 
художника их 
распознать".
       Так он поучал Эрнеста Понтье де Шамайара. Примерно в середине июня, 
присутствуя на 
аукционе в замке Энан, неподалеку от Понт-Авена, Гоген познакомился с этим 
поверенным из 
Шатолена. Небогатый землевладелец Шамайар жил в поместье Мескеон, неподалеку от 

Дуарнене, 
и принадлежал к почтенной бретонской семье. Его брат, Анри, адвокат в Кемпере,