молчит, не 
просит ни о чем, даже о разрешении поиграть, и ложится спать. Так у него 
проходят дни. Он 
теперь и сердцем и разумом совсем взрослый человек. Он день от дня растет, но 
чувствует себя 
неважно, всегда у него болит голова, и меня беспокоит, что он немного бледный".
       Этому полуголодному, только-только оправлявшемуся от болезни ребенку 
необходимо 
было побольше есть и дышать деревенским воздухом. И Гоген, хоть и не знал, как 
он оплатит этот 
новый расход, решил поместить мальчика в пригородный пансион и отправил Кловиса 

в Антони.
       Хотя сестра приняла Гогена недоброжелательно, он все-таки надеялся, что 
Мари поможет 
ему оплатить несколько месяцев пансиона для Кловиса. Но Мари отнюдь не 
собиралась 
отказывать себе в чем-либо, чтобы помочь брату. Если ему плохо, он сам в этом 
виноват. Пусть 
сам и выпутывается, как знает! А жалобы Метте - она не писала мужу, но невестке 

посылала 
длинные письма - поддерживали в Мари сознание, что совесть у нее чиста.
       "Она кричит на всех перекрестках, - говорил Гоген, - что я жалкий 
человек, что я ушел 
от Бертена ради живописи и ради этой ужасной живописи покинул свою бедную жену, 

оставив ее 
без крова, без обстановки, без всякой поддержки. В самом деле, толпа ведь 
всегда 
права, - горько 
иронизировал он, - вы с ней ангелы, а я жестокий негодяй. Что ж, каюсь и 
простираюсь ниц".
       Гоген был похож на ребенка, который плачет, обнаружив, что огонь жжет, а 

шипы колют. 
Погруженный в свои мечты, он сталкивался с действительностью, и она его больно 
била. Но 
жестокое соприкосновение с ней ничему не могло его научить. Он не пытался 
приспособиться к 
действительности, он негодовал, возмущался. Браня на чем свет стоит людей и 
общество, 
виновных в его глазах в том, что они не соответствовали его мечтам, он считал 
себя жертвой и еще 
глубже погружался в свои мечты.
       Он метался из стороны в сторону. Искал место, но когда в начале 1886 
года 
рекламное 
агентство предложило ему обещанную раньше должность инспектора, он, 
поколебавшись, 
отказался. Чего же он хотел? Может, он сознавал это еще довольно смутно, но 
все-
таки он 
чувствовал, что не хочет "упустить добычу ради тени. А тень - это роль 
служащего". Это 
рабство, время, потерянное для настоящего дела - живописи. Его устраивала 
только 
такая работа, 
которая приносила бы ему деньги, много денег - почему бы нет? - но при этом не 
отвлекала его 
от живописи. По сути, всякая служебная лямка была ему отвратительна. То, чего 
он 
ждал, на что 
надеялся, хотя не говорил этого и, наверное, даже не сознавал, было "выгодное 
дело", которое 
помогло бы ему быстро разбогатеть и все идеально упростило бы, - то есть он 
мечтал о чуде, 
которое изменило бы реальность по образу и подобию его грез.
       В первые месяцы 1886 года все мысли Гогена были заняты одним - выставкой,
 
которую 
задумали импрессионисты. Подготавливалась она медленно и не без конфликтов, 
потому что 
согласие между художниками стало более хрупким, чем когда бы то ни было. После 
бесконечных 
бурных дискуссий выставка наконец открылась и продолжалась с 15 мая по 15 июня 
на улице 
Лаффит, на втором этаже того самого здания "Мэзон Дорэ", которое так хорошо 
знал 
маклер