родственница, жила в монастыре. Внешне она была довольно привлекательна: 
миловидное 
двадцатилетнее личико, лукавый изгиб рта, вздернутый носик, очень красивые 
глаза. Тонкая 
талия, туго стянутая корсетом, подчеркивала маленькую упругую грудь. Но 
душевные 
и 
нравственные качества Луизы далеко уступали ее внешности. Луиза не отличалась 
умом, но зато 
была властной и раздражительной. Шуффенекер об этом знал. Но дядюшка Луизы, 
который был 
ее опекуном, настаивал, расхваливая свой товар: "Она с характером, это верно, 
но 
он обломается, 
вот увидишь! - уговаривал он добряка Шуффа. - И ни с кем она не станет такой 
хорошей, как с 
тобой". Луиза, однако, отнюдь не была в этом убеждена. Шуфф водил ее к своим 
друзьям, к 
художникам, и окружение жениха смущало Луизу, казалось ей слишком 
"интеллигентным". Как 
ни хотелось ей вырваться из монастыря, она поведала монахиням о своих сомнениях.
 
"Да нет же, 
вы увидите, господин Шуффенекер научит вас, и вы сами станете ученой!" - 
убеждали ее 
монахини. Решительно все окружающие, кроме жениха и невесты, добивались этого 
брака: он 
состоялся в октябре 1880 года.
       Добрейшая душа, Шуффенекер, который так неосторожно связал себя "на 
радость и на 
горе" браком, оказался куда более осмотрительным, когда дело коснулось живописи.
 
Он 
противился Гогену, который пытался вырвать его из-под влияния академической 
живописи и 
связать с импрессионистами. "Вы глухи к убеждениям, Шуфф".
       Но таким ли убежденным импрессионистом был сам Гоген? Что бы он сам ни 
думал в эту 
пору, его родство с импрессионистами оставалось чисто поверхностным - оно не 
затрагивало 
глубин его души. Воспроизводить реальный мир таким, каким его видит глаз, 
запечатлевать на 
холсте зрительное восприятие в его первозданном виде, посвятить себя передаче 
внешних явлений 
- того, что происходит вне художника, - разве мог признать это конечной целью 
искусства 
Гоген, для которого существовал внутренний мир, и только он один?
       Гоген писал на улочках района Вожирар. Он написал церковь Сен-Ламбер, 
высившуюся на 
участке рядом с его домом *. Написал свой сад и написал обнаженную женщину - 
позировала 
ему служанка Жюстина.
       * Писали, будто в этой церкви с 1807 года покоились останки дона Мариано 

де Тристан Москосо. 
Трогательная, но, к сожалению, неточная подробность. Дон Мариано был погребен 
не 
в этой церкви Сен-
Ламбер, которую построили только в 1853 году, а в первой церкви Сен-Ламбер, 
расположенной значительно 
южнее и снесенной в 1854 году. Погребенные в ней были эксгумированы и 
перенесены 
на кладбище 
Вожирар.
       
       В этой обнаженной Гоген как нельзя более полно выразил то, что отличало 
его от 
импрессионистов. В самом деле, трудно найти что либо общее между этой женщиной, 

сидящей на 
краю дивана и склонившей безрадостное лицо над тканью, которую она штопает, и 
обнаженными 
женщинами Ренуара, с их цветущей и сверкающей плотью!
       Кисть Ренуара ласкает поверхность кожи. Под кистью Гогена сквозь формы 
тела 
проступает душа. Ренуар и другие импрессионисты пишут зримое, Гоген, 
сознательно 
или нет, 
пытается писать то, что находится за пределами зримого, то, что это зримое в 
какой-то мере