Художник катался по городу в ландо с Эмилем - тот носил форму своего 
коллежа с 
золочеными пуговицами - и Алиной. Только с этими двумя своими старшими детьми 
Гоген и 
мог разговаривать, хотя и они объяснялись на ломаном французском языке. 
Остальные, как он 
опасался, стали датчанами - даже Кловис, его любимый Кловис. Не питая 
склонности 
к учению, 
он бросил школу и поступил на фабрику учиться кузнечному ремеслу; домой он 
возвращался 
только к вечеру.
       Гогена больше всего тянуло к дочери. Алина, с ее длинными светлыми 
косами, бледной 
кожей и голубыми мечтательными глазами была на редкость хорошенькой, несмотря 
на 
переходный возраст. Она все больше походила на отца, физически и морально. 
Гоген 
чувствовал, 
что из всех его детей она одна страдает оттого, что он живет вдали от них и что 

его бранит 
материнская родня. "Когда-нибудь я стану твоей женой", - сказала она отцу. 
Художник 
растроганно улыбнулся наивным словам невинной девочки. Впоследствии в своем 
таитянском 
одиночестве он время от времени будет вспоминать об этих словах - простодушном 
выражении 
любви.
       Метте выслушивала мужа и отвечала ему ничего не значащими фразами. 
Горечь 
переполняла ее сердце, но она таила обиду - она хотела избежать конфликтов. 
"Господи боже, не 
будь у меня преданных друзей, что бы со мной стало!"
       Гоген смотрел на Метте, смотрел на Алину, на других своих детей. Через 
три года он 
вернется и они с женой "поженятся снова". А пока он поцеловал Метте 
"обручальным 
поцелуем".
       Гоген вернулся в Париж. Семью он повидал. Больше ничто не удерживало его 

в Европе. И 
теперь он торопился скорее уехать.
       Вокруг него кипели страсти. Путешествие на край света возбуждало умы. 
"Гоген прав, - 
говорил Морис, - мы попусту теряем время в этом злосчастном Париже". Однако, 
как 
ни 
красноречив был Гоген, никто не решался сопровождать его в дальние страны. Зато 

друзья 
всячески старались устранить с его пути все препятствия. 15 марта по их совету 
он написал 
письмо в Департамент народного просвещения и изящных искусств с просьбой, чтобы 

ему 
поручили на Таити миссию, аналогичную той, которая была поручена художнику 
Демулену на 
Дальнем Востоке. Миссия эта не оплачивалась, но могла облегчить Гогену на 
островах отношения 
с властями и позволила бы ему получить скидку на билет в Управлении 
пассажирского 
пароходства. Гогену помогали пробираться по бюрократическому лабиринту, и дело 
двигалось. 
Клемансо, которого Морису удалось растрогать, написал министру несколько 
рекомендательных 
слов. Сын Ренана, Ари 100, сам художник, упросивший Гогена выставить несколько 
керамических 
работ и панно "Любите..." в Салоне только что организованного Национального 
общества 
изящных искусств, в свою очередь хлопотал за него в министерстве.
       Все устраивалось и налаживалось с легкостью, к какой Гоген не привык. 
Его 
последние 
дни в Париже протекали в обстановке триумфа. 23 марта в кафе Вольтера 
символисты 
устроили 
ему прощальный банкет, на котором председательствовал Малларме. Присутствовали 
почти все 
его друзья - Монфред, Орье, Шарль Морис, Жан Долан, Серюзье, Одилон Редон,