Бернара на 
религиозные темы, еще осенью писал ему из убежища Сен-Реми в Провансе, 
остерегая 
художника. 
Он напоминал Бернару его "Бретонок на лугу". "И ты променял это, - писал 
Винсент, - назвать 
ли вещи своими именами? - на искусственность, надуманность... Браню тебя на чем 

свет стоит, 
разношу в пух и прах и при этом заклинаю настоящим письмом снова хоть на каплю 
стать самим 
собой". Но Ван Гог, которому, кстати сказать, Бернар с тех пор, по-видимому, 
больше никогда не 
писал, понапрасну тратил свое красноречие. Картины, над которыми исступленно 
бился молодой 
художник, становились все суше и манернее. Жизнь уходила из его живописи. Как 
было Бернару 
не метаться?
       Получив письмо Гогена, Бернар в буквальном смысле слова обезумел от 
радости. Оно 
сулило ему избавление. Он вновь обретет творческие силы. С первой же почтой он 
ответил 
Гогену, что поедет за ним, а потом к ним присоединится и его любимая. Но это 
отнюдь не 
обрадовало Гогена. Если Бернару угодно взять на Мадагаскар европейскую женщину 
- 
пожалуйста, но он, Гоген, умывает руки. "В общем, оставим этот разговор. 
Женщина 
в тех краях, 
так сказать, необходима... Но, поверьте, у мальгашских женщин такое же сердце, 
как у 
француженок, только в нем куда меньше корысти".
       В середине июня, в последний раз повидавшись с Шарлопеном, Гоген 
вернулся 
в Ле 
Пульдю, где его ждал де Хаан. Де Хаан тоже изъявил желание ехать с Гогеном. Он 
готов был 
внести пять тысяч франков, что составило бы, по мнению Гогена, "совсем недурную 

основу". И 
еще один человек соглашался ехать на Мадагаскар, хотя и не очень верил в успех 
сделки с 
Шарлопеном. Это был Ван Гог. В мае Винсент вышел из лечебницы Сен-Реми и 
переехал в Овер-
сюр-Уаз. Проездом через Париж он остановился у Тео, но ненадолго. "Парижская 
суета произвела 
на меня тяжелое впечатление, я счел, что для моей головы благоразумнее удрать в 

деревню, а не 
то я бы мигом примчался к Вам", - писал он Гогену. Вообще Винсент был бы очень 
рад повидать 
Гогена. Он хотел погостить месяц у него в Бретани. "Мы будем целеустремленно 
пытаться создать 
что-то значительное, чего, может быть, уже достигли бы, если бы в свое время 
могли продолжать 
начатое", - писал он. Но Гоген уклонился от этого предложения. Не только одного 

месяца, но и 
одного дня не решался он прожить в глухой деревне вдали от всякой медицинской 
помощи 
наедине с человеком, отрезавшим себе ухо.
       Жизнь в Ле Пульдю потекла своим чередом, почти так же, как за год до 
этого, с той лишь 
разницей, что художники стали теперь часто наезжать из Понт-Авена в Ле Пульдю и 

обратно. В 
самом деле, многие друзья охотно навещали Гогена в его уединении, оставаясь на 
несколько дней, 
а то и недель. Приехал Серюзье. Море поселился в трактире в нижнем Ле Пульдю... 

Художники 
будоражили жизнь деревушки. Некоторые из них устраивали, как прежде в Понт-
Авене, 
грубоватые розыгрыши. Ночью они бродили по улицам, закутавшись в простыни и 
изображая 
привидения. О них шла худая молва. Из-за этого де Хаану отказали в мастерской, 
которую он 
снимал на берегу моря. Пришлось Мари Кукле оборудовать ему под мастерскую 
пристройку, 
примыкавшую к ее гостинице, - настлать там пол и вставить стекла.